О красоте

привычную для уха Белси болтовню о делах, деньгах и прикладной политике, рассуждения о том, что равенство - это миф, а культурный плюрализм - пустая мечта; он дрожал при мысли, что искусство - Божий дар, ниспосланный кучке избранных, а литература по большей части лишь прикрытие для необоснованных идей демократов. Он делал слабые попытки спорить - чтобы с радостью подвергнуться осмеянию, услышать в очередной раз, что он законченный либерал, книжный червь и горе-философ. Когда Монти сказал, что меньшинство часто требует равноправия, которого не заслужило, Джером беспрепятственно впустил в себя эту новость и лишь сильнее вжался в податливый диван. Когда Майкл заявил, что если ты чернокожий, самосознание тут ни при чем, все дело в меланине, Джером не ответил традиционным для Белси истеричным выкриком: «Скажи это куклуксклановцам, пришедшим в твой дом с горящим крестом!», а просто дал себе слово меньше носиться со своим самосознанием. Один за другим кумиры его отца падали в пыль.

«Во мне столько либеральной чуши», думал в местной церкви счастливый Джером, склоняя голову и вставая на одну из красных подушечек, которые Кипсы использовали для молитв. Он был влюблен задолго до того, как приехала Виктория. В ней его чувство к Кипсам лишь обрело достойную и конкретную форму - нужный возраст, нужный пол и прекрасна, как замысел Творца. Сама же Виктория, впервые проведшая лето за границей вне семьи и смущенная впечатлением, производимым ею на людей вообще и мужчин в частности, внезапно встретила дома вполне сносного юношу, дремучего девственника, не склонного пожирать ее взглядом. Было бы мелочно не одарить парня только что открытым в себе очарованием (Виктория была то, что на Карибах называется «убойная девица»), ведь самому ему так явно его не хватало. К тому же в августе он уезжает. Неделю они тайком целовались в темных углах дома, один раз занимались любовью (полный провал) в глубине сада под деревом. Виктория ни о чем и не думала. Но Джером, разумеется, думал. Думание - упорное и постоянное - было его отличительной чертой.

- Детка, это нездорово, - сказала мать, разглаживая Джерому волосы и глядя, как они возвращаются в исходное положение. - Этим летом ты только и делаешь, что сидишь и ешь себя самого. Уже осень скоро.

- Тебе-то что? - спросил Джером неожиданно грубо.

- Просто смотреть жалко, - тихо ответила Кики. - Вот что, злюка, я иду на праздник - почему бы и тебе не пойти?

- И правда, почему бы? - ответил Джером без всякого выражения.

- Температура здесь за сорок. Все давно ушли.

Джером изобразил театральный ужас и вернулся к

своим записям. Он писал, и его женственный рот вытягивался, сжимаясь в недовольный узел и обрисовывая характерные для Белси скулы. Выпуклый лоб, причина непривлекательности Джерома, навис над глазами, словно стремясь слиться с длинными, как у лошади, взметнувшимися навстречу ресницами.

- Что, так и будешь сидеть весь день над своим дневником?

- Это не дневник, а журнал.

Кики обреченно вздохнула и встала. Словно бы невзначай зайдя сыну за спину, она внезапно навалилась на него сзади, обняла и прочла через плечо: Легко спутать женщину с философией…

- Иди к черту, мам, я не шучу.

- Прикуси язык. К миру вообще нельзя привязьшаться. Он тебя за это не похвалит. Любовь - жестокое откровение…

Джером выдернул книгу у нее из-под носа.

- Это что - сборник пословиц? Звучит мрачно. Надеюсь, ты не собираешься надеть тренч и пойти расстреливать одноклассников?

- Как смешно.

Кики поцеловала его в голову и поднялась.

- Ты слишком много пишешь - начни жить, - сказала она мягко.

- Некорректное противопоставление.

- Джером, умоляю, вылезай из этой мерзкой штуковины и пошли со мной. Ты прирос уже к этому креслу. Я не хочу идти одна. А Зора уже ушла со своими подружками.

- Я занят. Где Леви?

- На работе. Ну пойдем. Я одна как перст - Говард про меня забыл, он ушел с Эрскайном час назад.

Расчетливый намек на пренебрежение со стороны отца произвел на Джерома нужное впечатление. Он вздохнул, и книга в его широких, мягких руках захлопнулась. Кики скрестила руки и протянула их сыну. Джером ухватился за них и встал.