О лебединых крыльях, котах и чудесах

Мы с папой вообразили эту картину и надолго замолчали. Матушка моя – кроткая голубка, но иногда она нас удивляет – как в тот раз, когда они с папой заспорили, надо ли пересаживать шиповник. Папа настаивал на пересадке, все шло к тому, что шиповник сменит место жительства. Как вдруг без всякой связи с предыдущим разговором матушка сообщила, что труп человека можно полностью сжечь при помощи всего четырех автомобильных покрышек.

В разговоре наступила пауза. «Аргумент», – согласился папа, и шиповник остался на месте.

* * *

Еле отбрыкалась от приобретения рыбы, плавающей в магазинном аквариуме, и вспомнила жену моего приятеля, купившую живых раков, чтобы сварить их мужу на день рождения. Вернувшийся с работы именинник нашел бедную женщину в слезах над ванной, на дне которой молились раки. Как взрослый ответственный человек он предложил взять грех на себя, но оказалось, что за несколько часов жена успела к ним привязаться. Раки Петенька, Варя и Катюша приветственно махали мужу усами, пока Игнат и Федор Петрович смотрели на него как на говно.

На семейном совете, где голос одной стороны был представлен рыданиями, решено было выпустить раков в ближайший чистый водоем.

Следующие несколько часов супруги колесили по Подмосковью, пытаясь понять, достаточно ли чисты встречающиеся им водоемы. Не издохнут ли раки в корчах, едва намочив мандибулы, не понесет ли прочь их обезображенные тела ядовитая речная волна. Ты в ответе за тех, кого не сварил, и все такое. В итоге выпустили их, кажется, в реку Пехорку. Было воскресенье, на обратном пути они застряли в многочасовой пробке и вернулись домой поздно ночью, измученные, грязные и в комариных волдырях.

Ничего не зная об этой истории, я спросила у приятеля, как прошел праздник.

– День рождения у раков удался, – сдержанно сказал этот святой человек.

* * *

Вчера было солнечно, в лобовых стеклах встречных автомобилей отражалось небо. Я стояла в пробке на Третьем кольце и сердилась на пробку, на жару, на солнце, пока не осознала, что навстречу мне едут десятки, сотни машин, битком набитые облаками.

Потоп

«Дорогая Бланш, пишу тебе, сидя внутри гигантского осьминога. Чудо, что письменные принадлежности и твоя фотокарточка уцелели».

В три часа ночи маленький пес укусил большого кота за лапу. Полагаю, за левую заднюю – она почему-то нравится пуделю больше остальных. Кот в ответ лягнул пса и матерно заорал, и от этой грязной кошачьей брани я проснулась.

За окном было темно, и везде было темно, и только алчно горели три пары глаз, устремленных на меня. Я обругала бессовестных тварей, но встала и поплелась их кормить.

На кухне, во-первых, не горел свет. Во-вторых, нога моя вместо теплого пола погрузилась в теплую воду и ушла туда по щиколотку. Если вы никогда вместо кухни не оказывались в озере, жизнь ваша, считайте, была лишена ярких переживаний.

Мне всегда интересно, как работает в подобных случаях сонный мозг. Девять квадратных метров были залиты по всей поверхности, но первой моей мыслью было, что описался щенок. Хотя даже собака Баскервилей, выхлеставшая у Бэрримора весь виски, не могла бы столько напи́сать, не говоря уже о пуделе размером с чайник.

По воде дрейфовали щенячья подстилка, хохломская ложка и клочья рыжей шерсти. О плинтус мерно бились волны. Капало с плиты, капало с потолка, звонко разбиваясь о плиту. По столешнице плыл размокший батон, его догоняла буханка бородинского. На моих глазах в луче фонарика проскользнул гладкий, как скат, пакет и извилисто утек куда-то в дебри ножек стола.

Светя телефоном, я тихо поплелась в ванную комнату, ошеломленно бормоча: «Голлум! Голлум!» За мной громко пошлепали развеселившиеся коты, шмякая мокрыми лапами о паркет. За ними в восторге бежал щенок, встряхиваясь и поднимая тучи брызг. В ванной была та же картина: разбухшее тело коврика, тускло светящийся из глубины туалетный ершик, вантуз, вынесенный на берег, то есть на порог.

Бродить по квартире в прострации я могла бы еще долго. Но у меня в голове прошито: не знаешь, что делать, – буди мужа. «Звезда моя, – несколько удивленно сказала я, присев на краешек кровати (с ног на пол немедленно натекла лужа), – нас, кажется, уносит в океан». Муж быстро встал, быстро оказался на кухне, быстро пошел, светя в стену и потолок, и остановился над плитой. «Труба», – сказал он. Что нам труба, я понимала и без него. «Трубу прорвало у кого-то», – уточнил голубь моего ковчега и помчался за тряпками, сунув мне на ходу мокрого щенка.

Проза суровой жизни оказалась такова: трубу прорвало на одиннадцатом этаже.

Залило, по словам диспетчера, все нижние десять. Мы находимся посередине, и когда я представляю, каково тем, кто на десятом, на меня нападает нервный смех.