О любви

Через четверть часа все вошло в обычное русло. Она утешилась; может быть, то была любовь в отместку? Или то была великая душа, не удостоившая обнаружить перед людьми свое горе?

Часто, сказал бы я, любовь-страсть может достигнуть счастья, лишь задев самолюбие; в таких случаях она, по-видимому, добивается всего, чего только можно пожелать; жалобы ее были бы смешны и показались бы бессмысленными; она никому не может рассказать о своем несчастье, а между тем непрерывно ощущает его и убеждается в нем; доказательства этого несчастья, если так можно выразиться, переплетены с самыми лестными фактами, как будто предназначенными к тому, чтобы создавать восхитительные иллюзии. Это несчастье показывает свое отвратительное лицо в самые нежные минуты, словно бросая вызов любовнику и заставляя его чувствовать одновременно, как велико счастье быть любимым тем очаровательным и бесчувственным существом, которое он сжимает в своих объятиях, и что это счастье навсегда недоступно. После ревности это, может быть, самое жестокое несчастье.

В одном большом городе [110]до сих пор помнят о добром и мягком человеке, доведенном такого рода яростью до убийства своей возлюбленной, которая полюбила его только назло своей сестре. Однажды вечером он предложил ей покататься вдвоем по морю в хорошенькой лодке, собственноручно изготовленной им; выехав в открытое море, он нажал пружину, в дне лодки раскрылась щель, и она исчезла навсегда.

Я был свидетелем того, как один шестидесятилетний человек взял на содержание мисс Корнель, самую капризную, самую безрассудную, самую изумительную актрису Лондонского театра. "И вы надеетесь, что она будет верна вам?" — говорили ему. "Нисколько. Но она полюбит меня, и, может быть, до безумия".

И она любила его целый год, часто до потери рассудка; она три месяца подряд не давала ему ни малейшего повода для жалоб. Он возбудил между своей дочерью и любовницей борьбу самолюбия, неприличную во многих отношениях.

Задетое самолюбие царит в любви-влечении, определяя ее судьбы. По этому признаку удобнее всего провести границу между любовью-влечением и любовью-страстью. Старое военное правило, сообщаемое молодым людям, когда они поступают в полк, гласит, что если кто-нибудь получает билет на квартиру в дом, где живут две сестры, и хочет добиться любви одной из них, то ему следует ухаживать за другой. Если вы встречаете молодую испанку, склонную к романам, и хотите быть любимым ею, в большинстве случаев достаточно чистосердечно и скромно показать, что хозяйка дома нисколько не трогает ваше сердце. Эту полезную истину я узнал от милейшего генерала Лассаля. Это самый опасный способ подхода к любви-страсти.

Любовь в отместку завязывает узы наиболее счастливых браков, если не считать браков по любви. Заведя скромную любовницу через два месяца после свадьбы [111], многие мужья обеспечивают себе на долгие годы любовь своих жен. Этим они порождают в них привычку думать только об одном мужчине, привычку, которую семейные узы делают непобедимой.

Если в век Людовика XIV при его дворе нашлась знатная дама (г-жа де Шуазель), боготворившая своего супруга [112], то это произошло потому, что он казался весьма заинтересованным ее сестрой, герцогиней де Граммон.

Показывая нам, что она отдает предпочтение другому, самая заброшенная любовница лишает нас покоя и зажигает в нашем сердце видимость страсти.

Храбрость итальянца — вспышка гнева, храбрость немца — миг опьянения, храбрость испанца — прилив гордости. Если бы существовала нация, у которой храбрость была бы преимущественно борьбой самолюбия между солдатами одной и той же роты или между полками одной и той же дивизии, в случае поражения не было бы никакой точки опоры и никто не знал бы, как остановить бегство армии такой нации. Этим тщеславным беглецам казалось бы верхом нелепости предвидеть опасность и пытаться предотвратить ее.