О любви

Вот и еще что-то в ней произошло за год, что мы не виделись: к чувствам, ей доступным, добавилась злость. Она словно мстила всему миру за свою прошлую постоянную улыбку, за парней, не любивших ее, за сегодняшнюю душевную неразбериху и половинчатость, за работу, которая не способна занять ее целиком.

Но кого могла наказать Ленка за эти несправедливости фортуны?

Да, пожалуй, себя одну.

Вот она себя и наказывала. Душа, улыбка, друзья, призвание — все шло в распыл!

Конечно, жизнь не чертит по линейке, в ней все сложней. Но я человек настроения, и тогда, на грязной лестничной площадке, мне показалось, что Ленкина судьба повернулась именно так.

А Елена, кончив танцевать, снова закурила, с жадностью втягивая дым. В этой жадности было что-то бабье, сильно ее старившее. Я хотел отнять сигарету, но она не отдала.

— Много куришь, — сказал я, — зубы посыпятся.

Она ответила в том смысле, что это все мура — только слово употребила грубей и грязней.

Я проговорил невесело:

— Не нравишься ты мне, старуха.

— Вот видишь, а ему нравлюсь! — с вызовом ответила она. — Пошли чай пить.

И мы пошли пить чай.

В комнате Анюта резала торт, пластинки на проигрывателе меняла теперь Милка. А человек с мартышечьими ухватками уговаривал Милкиного мальчика добить графинчик…

Не Ленка мне не нравилась — как она могла мне не нравиться! Но давило происходящее в ней. Вот эта жадность к сигарете, небрезгливость к грязному слову, упрямое и злое лицо. И конечно же, этот, с мартышечьими ухватками, хоть сейчас он, может быть, понимал Елену лучше меня.

Да и весь день рождения с торопливыми тостами и общим разбродом показался мне случайным и непрочным, словно распадающимся на глазах…

Милкин мальчик пить все же отказался, и лысоватый человек вылил весь остаток водки в свой стакан — вышло как раз до края.

— Чтоб водка на столе осталась, — приговаривал он, — я такого греха на душу не возьму.

— Не надо, а? — попросила она негромко. — Опять печень болеть будет.

— Да у нас в Полярном крае литр за водку не считают, — ответил он прибауткой, но с пьяным упорством в голосе.

— Тогда давай вместе, — сказала Ленка весело и быстрым, ловким движением вылила две трети водки в свой стакан. — За мир во всем мире!

Они чокнулись, выпили, и она, отвернувшись, передернулась от отвращения. Однако тут же вновь улыбнулась и поцеловала его дружески в плохо выбритую щеку.

Это для меня он был мартышка. Но для себя-то человек! И, как всякий человек, нуждался в понимании и заботе, в руке и дыхании близкого существа.

Но почему именно Елене выпала при нем эта роль?..

Кстати, через неделю мне пришлось взглянуть на Ленкин день рождения малость по-иному, когда знакомый еще по школе парень, ныне актер и довольно известный эстрадный певец, позвал на промежуточный юбилей: тридцать пять лет.

Торжество состоялось в «Праге», в небольшом зальчике. Стол был на двадцать персон, и сидело за ним ровно двадцать персон, словно не стол подбирали по гостям, а, наоборот, гостей по габаритам стола. Кого-то из пришедших я знал, с кем-то познакомился, про кого-то спросил хозяина.

Из старых наших приятелей не было никого.

Постепенно проявилась общая картина.

На юбилей были званы руководители театра, но не того, в котором он работал, а другого, в который как раз сейчас переходил. Кроме того — режиссеры радио и телевидения, бравшие его на запись, критики, хвалившие его или не хвалившие, но могущие похвалить. Кроме того — председатель жилкооператива. Кроме того — известный закройщик. Кроме того — влиятельный товарищ из Москонцерта. Кроме того — композитор, писавший юбиляру песенки. Кроме того — гинеколог, ценный человек, мало ли что в жизни бывает.

Стол, как тарелка мухами, был обсажен нужными людьми. Простой приятель был я один, да и то вдруг усомнился: а может, тоже нужный? Все же в газетах подвизаюсь…

Один знакомый называет нужных людей «нужниками». Злое сокращение и некрасивое, но что-то в нем есть.

Тосты говорились продуманные и круглые.

Все это походило на юбилей фирмы с приветствиями от смежных организаций. Даже странным казалось, что выступают без бумажки.

Я решил досмотреть это мероприятие до конца — из профессионального интереса. Но ораторы повторялись, стало скучно и совсем уж противно.

Я ушел.

У Елены хоть «нужников» не было…

А вскоре я узнал про Ленку кое-что, очень меня порадовавшее.

В одной компании я случайно столкнулся с ее телевизионным режиссером. Слово за слово, обнаружилась пара общих приятелей, и, по московскому обыкновению, разговорились, будто век знакомы.

Парню было тридцать с чем-нибудь, замшевая курточка, вежливый голос, бородка — обычный служащий интеллигент.

Я помянул про Елену как бы между прочим, просто к слову пришлось, вроде бы даже имя не сразу вспомнил — хотелось услышать подлинное, непредвзятое мнение.

Реакция была мгновенная: парень просветлел и оживился.

— А-а! — сказал он и заулыбался. — Хороший человек.

Я сделал удивленное лицо:

— Да? А чем именно?

— Вообще — хороший, — сказал он.

— Дело знает?