О любви и смерти

У него был радужный зонт. Вернее, аж шестнадцатицветный, каждый клин другого оттенка. Такие зонты на самом деле вовсе не редкость, но ходят с ними обычно разнокалиберные богемные девы, а не седые загорелые мужчины в скучных дорогих пальто и ботинках, достойных создания «Оды к безупречности», большой Сапфической строфой. Или третьей Асклепиадовой. Хрен разберет, в чем там на самом деле разница. И этот хрен – определенно не я, подумала Агни. Гуманитарным образованием по-настоящему наслаждаешься дважды. На старте, когда ощущаешь себя человеком, познавшим заковыристые тайные имена всех вещей и явлений, а потому получившим над ними некую тайную власть. И на склоне лет, когда снисходительно позволяешь себе забывать всю эту терминологическую чепуху, которая, будем честны, так и не пригодилась.

Мужчина в дорогом пальто был совершенно ни к месту в этой студенческой кофейне, где напитки подают в картонных стаканах, вернее, не подают, а выдают после того, как отстоишь в очереди и сделаешь заказ. Вот радужный зонт – очень даже к месту, а его владелец – нет, нет и нет.

Он, похоже, сам осознавал свою неуместность – стоял посреди зала, переминаясь с ноги на ногу, то и дело неловко уворачивался, пропуская к прилавку торопливых завсегдатаев, близоруко оглядывался по сторонам, явно давая себе шанс осознать, что зашел не туда, куда собирался, выйти вон и навсегда забыть об этой досадной ошибке.

Однако вместо того, чтобы обратить просветленный взор к выходу, человек с зонтом уставился на Агни. Заулыбался приветливо, как старой знакомой и решительно отправился к ее столику, хотя вокруг было полно пустых – время три пополудни, перерывы на ланч давным-давно закончились, а до конца рабочего и учебного дня надо еще немного потерпеть.

«Выглядит, как будто он увидел ровесницу и обрадовался, – насмешливо подумала Агни. – Просто ухватился за человека своего возраста: ты тут сидишь, а значит, и мне можно».

Сама-то она вовсе не чувствовала себя неуместной в этой «придворной», в двух шагах от дома студенческой кофейне. А напротив, ощущала себя здесь одной из многих: яркий шарф, короткая юбка, худые колени, тяжелые ботинки, тщательно смоделированный беспорядок на крашеной рыжей голове. А что старше остальных завсегдатаев в лучшем случае лет на двадцать – так какой дурак станет придавать этому значение, когда сразу видно: ты – одна из нас. В смысле я – одна из них. Ай, неважно. Такая же, как они, факт.

Собственно за этим драгоценным равенством с юными, глупыми, живыми до изумления, по сравнению с ней почти бессмертными Агни и ходила сюда каждый день, а вовсе не ради кофе. Кофе-то она варила гораздо лучше, чем все победители городских конкурсов баррист вместе взятые.

– Извините, что вынужден вас побеспокоить, – сказал обладатель радужного зонта, усаживаясь напротив Агни.

Стул он развернул спинкой вперед, сел на него верхом, как ребенок на деревянного коня, и от этого сразу стал каким-то простым, понятным, почти уютным, почти своим, словно были знакомы много лет, потом долго не виделись, но знали, что рано или поздно это случится, даже загадывали, где и когда, но оба не угадали, потому что в кафе – это как-то уж слишком банально, но не притворяться же из-за этого, будто мы незнакомы… Тьфу ты!

«Тьфу ты! – подумала Агни. И даже головой помотала, отгоняя наваждение. – Мы действительно незнакомы, эй! Побочный эффект почти-волшебных пилюль, о котором так долго говорили добрые доктора, наконец-то дает о себе знать, поздравляю, дорогая».

– С вашей точки зрения, мое поведение неуместно, поскольку мы незнакомы, – сказал мужчина с зонтом. – Однако с моей точки зрения, мы с вами почти родственники, поэтому я позволил себе вот так внезапно появиться в вашей жизни. В свое оправдание могу сказать, что тщательно выбирал момент, когда вы будете свободны от дел и в относительно неплохом настроении…

Он бы, наверное, еще говорил и говорил, но Агни решительно положила конец этому путаному монологу. Спросила:

– Как это – «почти родственники»?

– Мой брат влюблен в вас много лет. И так часто о вас говорил, что мне постепенно начало казаться, будто вы член нашей семьи.

Агни растерянно моргнула. Ничего себе новости. Это что же за тайный поклонник такой выискался. И какого черта молчал – например, пятнадцать лет назад, когда рассталась с Бьярни, а Мишку еще не встретила, и чувствовала себя самой страшной, старой, несчастной и никому не нужной коровой на земле. Лишнее признание в любви тогда явно не повредило бы, что ж он, балбес, скрывался? Или «много лет» – это меньше пятнадцати? Поди разбери, как люди считают.

Спросила:

– Много лет – это сколько?

Человек с зонтом пожал плечами.

– Боюсь оказаться неточным. Но что-то около тридцати.

Даже присвистнула.

– Ого! Ничего себе. Тридцать лет назад я еще в школу ходила.

– Ну да, – невозмутимо кивнул незнакомец. – Примерно с тех самых пор. Но дело не в этом. А в том, что мой брат просил передать: он раскаивается, что причинил вам так много беспокойства своей любовью. И…