О людях и ангелах

Итак, Некитаев стал консулом. Гесперия изъявила волю и отдала голоса тому, кто заставил себе поверить, хотя посулы претендентов были схожи, как речи над отверстой могилой. Как клятвы всех на свете женихальщиков.

Их было трое – тех, кто мог всерьёз рассчитывать на консульский плащ от Гесперии. Сенатор Домонтович – дальний отпрыск того Довмонта, чей меч поныне хранился в псковском Троицком соборе и чьих потомков, включая одну эротоманку, преуспевшую в зрелые годы на дипломатическом поприще, до сих пор на берегах Великой встречали колокольным звоном. Второй – минувший консул, седой бывалый лис, давно от подошвы до пика изрывший потаёнными ходами неприступную пирамиду власти. И наконец – герой всех последних войн, любимец институток и армии, губернатор Царьграда генерал Некитаев. Кущи райские обещали все, но граждане уверовали именно в Ивана. Пожалуй, он и вправду был харизматической личностью, но… Нет сомнений, он был достоин доверия, и воля его ворожила людей, как ворожит их всё смертельное, однако если б седой лис внезапно не съехал с петель, а Домонтович не оказался замешан в дурацком шахер-махере с древесиной, то ни армейское влияние, ни плакаты и драматические публичные речи, ни даже клип Оленьки Грач, где под её голосистую лабуду у ног Некитаева покорно ложились, усмирённые одним лишь мановением его десницы, штук восемь уссурийских тигров, – ничто это, возможно, не обеспечило бы Ивану столь оглушительную победу. Пётр это знал. И потому считал викторию Ивана едва ль не полностью своей заслугой.

Звезда седого лиса закатилась в одночасье. Недаром легкоступовские эмиссары (братья Шереметевы, бывшие однокашники Некитаева, а ныне армейские разведчики, способные с одной физиономией светиться разом в двух местах) три месяца околачивались в Европах, где искали выходы на тайную гильдию так называемых флорентийских ядодеев, существующую, пожалуй, ещё со времён этрусков. В отличие от адептов королевского искусства, занятых поисками эликсира бессмертия, члены гильдии пытались синтезировать яд калакуту, способный уничтожить вселенную, дабы путём простого шантажа овладеть браздами мира. В конце концов Шереметевы привезли серебряный орех с порошком, составленным по рецепту не то Лукусты, не то араба Гебера. Сказать по чести, Петруша не сразу отважился использовать добычу. Однако после неудавшейся подмены янтарного башкирского самотока (консул проходил тогда курс оздоровительного медолечения) на тот «пьяный» мёд, что фабрикуют пчёлы из нектара джунгарского аконита, прозванного в народе «борец», седому лису пришло письмо, подписанное детским почерком его любимицы-внучки, отдыхавшей по летней поре в Ливадии. Помимо письма с милым лепетом консул нашёл в конверте полузасушенный цветок. Кажется, фиалку. Само собой, он её понюхал. То, что он вдохнул что-то ещё помимо увядшего цветочного аромата, он не понял. И никто не понял. А через неделю седого лиса настигло внезапное просветление, отчего он полностью потерял интерес к окружающей реальности, чересчур просто устроенной на суд открывшегося в нём зрения. Уж так устроен Божий мир, что его нельзя понять, а всякий понявший непременно должен лишиться ума, чтобы уже никогда никому не раскрыть эту тайну. Словом, Легкоступов освободил лиса. Он сделал его счастливым, так что теперь и речи не могло идти не только о его участии в выборах, но и о несении им прежних консульских полномочий, срок которых истекал только через двенадцать дней.