О людях и ангелах

В купе Легкоступов ехал один. Вагон был поделён на две части – в первой, отделанные кожей и красным плюшем, располагались четыре купе, с душем и унитазом в каждом; другую половину занимал вытянутый салон, интерьер и меблировка которого позволяли проводить здесь как военный совет, так и офицерскую попойку. Впрочем, обогащённый опытом сношений с компанией братьев Шереметевых, Петруша догадывался, что для офицерской «выпиванции» годится практически любое помещение – от девичьей светёлки до торпедного аппарата подлодки. Одно купе в этом вагоне занимал Некитаев, второе – Пётр, третье – Нестор с пардусом. В последнем была заперта фея Ван Цзыдэн, повинная в тягчайшем злодеянии – в сердечном коварстве, в измене делу преступной любви: своевольный выход из воровской затеи, как известно, карается строго.

Отложив книгу, Петруша ополоснул над раковиной лицо, почистил зубы и причесался. Брился он раз в два дня, поэтому сегодня только освежил одеколоном щёки. В пустом коридоре, проходя по ковровой дорожке мимо Таниного купе, Легкоступов поскрёб дверь.

– Кого черти несут? – грубо поинтересовались из-за двери.

– Это я, – шёпотом открылся Пётр.

– А, Талейран, дворцовый плут, шельма придворная! Долго мне по твоей милости под замком сидеть?

– «Warte nur, balde ruhest du auch», – словами Гёте заверил Таню Петруша и перевёл словами Лермонтова: – «Подожди немного, отдохнёшь и ты».

– Это что? Ты могилу мне пророчишь, что ли?

– Я не в том смысле, – смутился Легкоступов. – Потерпи – всё пройдёт.

– А мне не нравится, когда всё проходит. Особенно когда проходит то, что доставляет мне удовольствие. – Таня чуть помолчала и наконец подобрала самые верные слова: – И особенно мне не нравится, когда то, что доставляет мне удовольствие, проходит мимо меня.

Пётр не имел при себе таких точных слов, поэтому сказал первые попавшиеся:

– Танюша, ты же умница, вспомни – гармония нерушима, и всякое вещество, даже ментального свойства, ежели где убудет, то в ином месте умножится. Ещё Ломоносов узаконил.

– Так это он про железки в колбе.

– Нет, милая, это он про вообще. Поразмысли о ходе дел человеческих, и увидишь, что мир всегда остаётся одинаковым – дурного в нём столько же, сколько и хорошего, просто зло и добро постоянно бродяжат, кочуют с места на место.

– Ты мне лапшу не вешай! Какой мне прок в такой гармонии, где я олицетворяю тёмную, несчастливую сторону и без конца терплю унижения?

– Желания человеческие ненасытны, – вздохнул Петруша. – Бог наделил человека способностью всё желать и стремиться к самым высоким вершинам, но судьба позволяет ему достичь лишь немногого. Отсюда постоянная неудовлетворённость людей тем, чем они уже владеют.

– Хватит ладаном кадить! – не выдержала Таня. – Если ты не расскажешь Ивану, что сам заварил эту кашу, то это расскажу ему я. И тогда – будь уверен – он тебя не то что пополам разрубит, он тебя в окрошку искрошит! А потом склеит. А потом снова искрошит!

– Хорошо-хорошо, – торопливо зашептал Петруша. – Но мне нужно ещё немного времени. Я должен убедиться, что назад он уже не отступит…

– Изволь объясниться с ним сегодня же!

Легкоступов попытался было сказать что-то ещё, но тут в конце коридора послышался шум и в дверях тамбура возник Прохор с самоваром в руках. Вагон покачивало, отчего бывшего сержанта-штурмовика вместе с раскалённой ношей кидало в узком проходе из стороны в сторону. Отпрянув от дверей Таниного узилища, Пётр любезно пропустил ординарца вперёд и вслед за ним вошёл в штабные покои, годные, как уже говорилось, для всего, в том числе и для чаепития.