О людях и самолётах 2

Майор Богоявленский получил очередную медаль. Ничего особенного, как у всех, награда ни за что, «За безупречную службу» 2-ой степени, по-простому – «За тупость». Третья степень, «За глупость» у него уже была, а первую, «За песок», при удачном раскладе ещё предстояло получить. Ирония этого награждения состояла в том, что «безупречной» службу Богоявленского назвать было никак нельзя. Геноссе был ярчайшим представителем той части советского офицерства, о которой в характеристиках пишут: «Уставы ВС СССР знает, но всегда ими правильно руководствуется». Проще говоря, был он пьяницей и бабником. Лист учёта его взысканий представлял собой шедевр военно-канцелярской мысли. Графа «За что наложено» поражала исключительным разнообразием содержания. Особенно выделялся «Строгий выговор за организацию пьянки среди старших офицеров»; за унылой формулировкой «Выговор за нарушение формы одежды» скрывался совершенно феерический случай. Капитану Богоявленскому срочно понадобились деньги, и он, как всегда, решил взять их со сберкнижки. Сберкнижкой у него назывался балкон, заполненный до перил пустыми бутылками. Набив две авоськи «пушниной», он прикинул, что должно хватить, и отправился в приёмный пункт в форме, где и был схвачен «баранами». Что делал комендантский патруль в пункте приёма стеклопосуды, осталось загадкой.

Несмотря на губительные для строителя коммунизма привычки, Богоявленский был грамотным инженером и артистично читал лекции. Правда, случались и плохие дни, когда его организм томился после вчерашнего и напрочь отказывался стоять у доски. Тогда дневальный приносил в аудиторию стул, и Гена читал лекцию, сидя перед амфитеатром, иногда, как смертельно раненый боец, подползая к доске, чтобы начертить очередную формулу.

Но вот случилось маленькое чудо. Военно-воздушная фея взмахнула Наставлением по службе штабов, и капитан Богоявленский превратился в майора. У старших офицеров учёт взысканий, как известно, начинают вести заново, и Гена, внезапно оказавшись безгрешным, как новорождённая овечка, обрёл медаль.

Медаль, несомненно, следовало обмыть. Проблема, однако, состояла в том, что наш тогдашний шеф готовился к перебазированию в высокие штабы, и, опасаясь малейшего залёта подчинённых и крушения собственной карьеры, употребление на кафедре запретил начисто.

Пришлось пить на улице.

В «гражданке» на службу тогда ходить было нельзя, поэтому награждённый и все примкнувшие были в форме. Зашли за трансформаторную будку, кое-как разгребли и утоптали снег, сделав из него бруствер для бутылок и стаканов. Хлеб был заранее нарезан, но на морозе его прихватило, и он хрустел, как суворовские сухари. Томат, в котором плавали обезглавленные бычки, тоже замёрз, и каждую рыбку приходилось выламывать из банки стынущими пальцами.

Выпили по первой.

Первая пошла хорошо. Закусили бычками. Потоптались, хрустя снегом, покурили.

Выпили по второй.

Вторая прошла вообще на ура. Стало веселее. Кто-то поинтересовался: «А ваще, сколько взяли?» Мероприятие явно шло в гору. Стали разливать по третьей.

– Мужики, – вдруг сказал Гена, обведя присутствующих затуманенным взглядом, – а ведь мы непобедимы! Не, ну правда, ну сами подумайте, ну где ещё, в какой армии старшие офицеры, зимой, по гм… пояс в снегу будут за трансформаторной будкой пить водку?!

Осознав свою пассионарность, мы гордо прикончили третью и незаметно перешли к четвертой. На морозе никто не пьянел. Напротив, всем было тепло и весело, каждый ощущал своё неоспоримое превосходство над вероятным противником, как моральное, так и физическое.

Стемнело. Пугая прохожих, мы выбрались из-за будки, кое-как отряхнулись и двинулись к метро. Добравшись до станции, я понял, что последняя была всё-таки лишней. В теплом метро нашу страшненькую компанию мгновенно развезло, причём хуже всего пришлось Гене, который на правах «орденоносца» пил больше всех, а закусывал, наоборот, меньше. От выпадения из реальности его спасал только железный организм, закалённый упорными и длительными тренировками. Подавляя противное головокружение, я вошёл в вестибюль и тут же на время ослеп из-за запотевших очков. Как всегда, переложить носовой платок из кителя в шинель я забыл. Пришлось зажимать «дипломат» между ног, расстёгивать шинель и вообще чесать правой пяткой левое ухо. Между тем, в вестибюле определённо что-то происходило, слышались невнятные крики и какое-то странное хлюпанье и царапанье. После того, как очки были, наконец, протёрты, я всё понял.

Коллеги пытались затащить Гену на эскалатор, но не тут-то было! Природа всё-таки взяла своё, и его душа потребовала подвига. Внимание Геноссе привлекла уборщица, которая щёткой толкала снежную кашу к канализационной решётке.

– Мать! – завопил Гена, – я вот так же! В училище! Четыре года! Дай мне! Хочу вернуться… Ощщу-тить!

Он схватил щётку и с пьяным усердием погнал грязный, мокрый снег вдоль перехода. Из-под щётки летели брызги, пассажиры, посмеиваясь, уступали дорогу.