О, Мари!

– Какой идиот может целиком передать такую огромную сумму такому скользкому типу, как Бифштекс?!

– Ну я этот идиот, я! – закричал Варужан. – Я убью его, пусть меня арестуют, расстреляют!

– Понимаешь, Давид, – заплакала мадам Сильвия, – это все наши деньги, которые мы заработали здесь страшным трудом за долгие пятнадцать лет. Думали поменять на валюту, через знакомых постепенно переправить во Францию. И там несколько лет спокойно жить, пока не устроимся как следует, привести в порядок нашу квартиру, наладить дело. Сразу же мы не сможем включиться, пока адаптируемся, пока откроем мастерскую, найдем обученных людей, пройдет год, а то и два.

Я знал, что так поступают многие, так как менять такую сумму в банке никто бы не разрешил. Официальный лимит устанавливался очень небольшим, каждому выезжающему полагалось не больше пятисот долларов. Валюта в Стране Советов была бесценной, да и ювелирные изделия можно было вывозить лишь в очень ограниченном количестве. Люди уезжали фактически голыми, что, по мнению наших гуманных властей, должно было воспрепятствовать им в стремлении покинуть страну.

– Вы начали это дело, вы его и заканчивайте, – подняла голову Мари. – Не надо втягивать сюда Давида! А если с ним что-нибудь случится? Ведь Бифштекс не так уж прост, у него много знакомых в криминальном мире, а может, есть и оружие.

– Что же, дочь, ты хочешь, чтобы мы уехали туда нищими? Этот дом уже не наш, – медленно, с трудом подбирая слова, начал мсье Азат, – мы даже в милицию не можем обратиться. Варужана и нас посадят за незаконные операции с валютой. Я сейчас даже согласен не уезжать, остаться, но где мы будем жить? Тот путь, который я прошел в молодости, невозможно повторить…

Мсье Азат тихо заплакал. Видно было, что он переживает больше всех.

– Азат, я хотел тебе помочь, но оказался доверчивым идиотом! Отдам тебе свою квартиру, а подонка точно убью, вот этими руками! – рвал на себе волосы Варужан.

– Варужан, успокойся, – начал я.

– Подожди, Давид, – опять вступила в разговор Мари, – они же с тобой не посоветовались, даже мне ничего не говорили. Сами приняли решение уехать и хотят сейчас решить эту проблему твоими руками. А здесь всякое может случиться. Бифштекс тебе может навредить, или ты ему, тогда тебя накажут.

– Не ожидала, дочь, от тебя такого, ты говоришь, как чужая! – покачала головой мадам Сильвия. – Мало того, что мы с отцом одни уезжаем, брошенные тобою и сестрой, так ты даже не хочешь нам помочь. Эгоистки вы, устроили себе жизнь за счет нашего труда! Мы вам ни в чем не отказывали, работали, как проклятые, – и мадам Сильвия снова расплакалась. Видно было, что Мари тоже с трудом сдерживает слезы.

– Варужан, – спросил я, – как получилось, что ты сразу всю эту огромную сумму отдал ему?

– Он уверял меня, что чем больше будет сумма, тем легче будет ее обменять на валюту по хорошему курсу.

– И почему Бифштекс этого не сделал? Ведь свой навар он в любом случае получил бы? Он что, отказывается вернуть деньги?

– Фактически да, уже больше двух месяцев, как он получил деньги, и все это время по разным причинам откладывает выполнение своего обещания. А сейчас я случайно узнал, что дома он не ночует, где-то у него есть другая, тайная квартира. Более того, на днях он собирается улететь в Москву. Понятно, что там его уже не найти, и вернуть деньги будет невозможно.

– Как ты узнал об этом?

– Случайно. Его мать, отвечая на мой вопрос, почему Генрих не подходит к телефону, сказала, что он уже несколько дней не появляется дома.

– Адрес новой квартиры известен?

– Где-то в районе крытого рынка, первого участка.

– Это ничего не говорит. Более конкретно что известно?

– Более конкретно я ничего не могу сказать. Вообще мне сказали, что у него две квартиры в разных местах, но вероятней всего – то здание, о котором я тебе уже говорил.

– Точнее – какой подъезд, какой этаж?

– Я ничего не знаю! Даже об этом здании говорю со слов матери и наших общих знакомых. Может, спросить ее еще раз?

– Тогда ты их спугнешь, и Бифштекс убежит окончательно. А может, привезем сегодня маму к вам или еще куда-нибудь? Можно даже против ее воли. Я сейчас посоветуюсь с Рафой. Подержим ее день-два, пока адрес сынульки не скажет.

– Нет, такой ценой я не согласен, – возразил мсье Азат, – лучше мы станем бездомными, чем поступим таким образом. Женщина она нездоровая, а вдруг умрет? От этого нам еще хуже станет. Давид, мать Генриха – слабая, несчастная женщина, не следует с ней так поступать.