О, Мари!

Должен заметить, что провинциальные ребята, которые учились со мной в университете, во многом отличались от городских и по характеру, и по поведению. Они легко подчинялись власти, силе, заслуженному или незаслуженному авторитету. Дети несвободы, зачастую прожившие сложное, бедное детство, они, порой неосознанно, завидовали нам, более удачливым уже по рождению, сравнительно более свободным и обеспеченным. Разумеется, ни меня, ни Рафу, ни некоторых наших друзей, детей из чиновничьих кругов, нельзя было назвать богачами, но тем, кому пришлось жить в общежитии, на стипендию, по пять-шесть человек в одной комнате, с утренними длинными очередями перед холодными грязными туалетами, мы казались чуть ли не классовыми врагами – еще бы, ведь мы жили с родителями в квартирах в центре города, и у нас каждый день был горячий завтрак и горячий душ. Еще одной причиной острого раздражения служило то, что я и многие мои друзья не служили в армии, не работали до поступления в университет в колхозе или на заводе, носили модную и добротную одежду и более того – встречались с самыми красивыми девушками. Парни из провинции понимали, что им такие девушки вряд ли доступны. Как несправедливо устроен мир! У них отцы погибли на войне, а эти фраера наслаждаются жизнью, веселятся, ходят гоголем, гордые и независимые, и мало того – нагло себя ведут, готовы в любой момент без особых причин ударить, унизить. Они же враги, подлецы, возможно, ненавидят Советскую власть!

Все это я инстинктивно чувствовал. Как же эти середнячки обрадуются, если артист Леонид обратится в органы, если нас с Рафой посадят, выгонят из университета! С каким возмущением они выступят на собраниях с требованием исключить нас из комсомола, отчислить из университета, посадить, отправить в Сибирь! Убрать подальше этих благополучных и удачливых, чтобы самим не чувствовать свою ущербность, невезучесть…

* * *

Ванику с трудом удалось убедить Леонида и его брата продлить срок выплаты денег еще на две недели. Как мы и предполагали, артист рассказал авторитету Мише, своему однокласснику, при каких обстоятельствах он получил ранение и потерял пистолет. Миша через посредника требовал от Ваника вернуть пистолет с условием, что он после этого умывает руки и не вмешивается в наши с Леонидом отношения. Леонид, в свою очередь, еще не знал, кто эти ребята, которые так жестоко с ним расправились. Он плохо помнил подробности того вечера, но мы понимали, что как только он чуть-чуть придет в себя, тут же все выложит Мише, а тот заставит журналиста Сержа рассказать, ничего не скрывая, где и когда произошел инцидент.

Меня особенно беспокоило, что Мари окажется в центре разборок – по всему выходило, что фактически драка произошла из-за нее. Посоветовавшись, решили пистолет не возвращать: он был весомой уликой в наших руках. Если вдруг Леонид начнет жаловаться на нас, нам придется использовать этот факт. К тому же, пока пистолет у нас, Леонид побоится возбуждать уголовное дело. Нам хотелось юридически безупречно оформить передачу артисту денег, чтобы в случае чего представить этот факт как шантаж и вымогательство. Это, по нашему мнению, заставило бы его молчать. Для авторитета Миши уголовное разбирательство тоже представляло опасность: неизбежно возник бы вопрос, откуда у Леонида пистолет.

Мы с Рафой многократно совещались, перелистали всю возможную криминальную литературу, имеющую хотя бы отдаленное сходство с нашим случаем, взвешивали все аргументы за и против, но все равно понимали, что придется отдать артисту требуемую сумму, чтобы выйти сухими из воды. Я ходил на занятия, тренировался, встречался с Мари, но в голове у меня бесконечно крутились всевозможные варианты развития событий. Мама не оставила без внимания мою озабоченность, но она все объясняла проблемами, связанными с Мари.

Мари принесла заявление об установке телефона, и через несколько дней было принято решение провести в их дом воздушную линию. Я был безмерно рад тому, что в любой момент смогу общаться с любимой.

– Давид, послезавтра воскресенье, мама собирается готовить вкусный обед. Приходи, пообедаем вместе, послушаем музыку, а если будет не очень холодно, можем поиграть во дворе в настольный теннис.

Все как будто складывалось нормально, но угроза, исходящая от Леонида, не давала успокоиться. Я лихорадочно размышлял, где взять денег, и никак пока не решался поговорить с родителями. Каждый день откладывал беседу по пустяковым причинам, но понимал, что в конце концов придется выложить правду.

Воскресный день начался как обычно: я пришел к Мари, принес торт «Птичье молоко». Терезы дома не было, мы сели за стол, заговорили о каких-то незначительных делах. Я почувствовал, что родители Мари напряжены и хотят что-то мне сказать.