О Марине Цветаевой. Воспоминания дочери

«Pardonnez-moi, mon cher papa, d’avoir dispos'e de ma r'esistance sans votre permission, j’ai veng'e bien d’innocentes victimes, j’ai pr'evenu bien d’autres d'esastres, le peuple, un jour d'esabuse, se r'ejouira d’^etre d'elivre d’un tyran, si j’ai cherch'e `a vous persuader que je partais en Angleterre, c’est que j’esp'erais garder l’incognito, mais j’en ai reconnu l’impossibilit'e. J’esp`ere que vous ne serez point tourment'e, car je crois que vous aurez des d'efenseurs `a Caen, j’ai pris pour d'efenseur Gustave Doulat, un tel attentat ne permet nulle d'efense, c’est pour la forme. Adieu, mon cher papa, je vous prie de m’oublier ou plut^ot de vous r'ejouir de mon sort, la cause en est belle, j’embrasse ma soeur que j’aime de tout mon coeur ainsi que tous mes parents, n’oubliez pas le vers de Corneille:

le Crime fait la honte et non l’Echafaud.

C’est demain `a huit heures que l’on me juge, le 16 Juillet»

.[166]

Боренька дорогой, я так и не поняла насчет романа:

значит ли это, что его можно читать в рукописи? Т. е. что ты разрешаешь? Если да, то я боюсь трогать рукопись, ведь не дай Бог что случится, ведь это не восстановимо, даже подумать страшно. М. б. можно перепечатанное читать — по мере того, как М. К. будет печатать, и до того, как она отдаст тебе все экземпляры, которые у тебя сейчас же разойдутся? Я так суеверна насчет рукописей, на маминых просто сижу и никому даже не показываю, чтобы не потерять, не утащили или не сглазили. А тут нужно будет и Лиле на дачу свезти и с ней почитать — с копией же ничего никогда не случится. Если только возможно, напиши мне открытку насчет этого.

Крепко тебя целую и люблю.

Твоя Аля.

М. б. ты М. К. еще не печатать дал рукопись, а читать? Ты, почему-то, пишешь о том, что бумагу ей можно отдать потом. Или у нее сейчас просто есть бумага для работы?

<ПАСТЕРНАКУ>; Болшево, 20 августа 1955

Дорогой Боренька, сейчас разбираю мамины стихи, и захотелось мне напомнить тебе этих «Магдалин» — все те же волосы, о которых ты мне говорил, и те же грехи!

Крепко тебя целую, и Лиля и Зина тоже шлют привет.

Твоя Аля.

В маминых записных книжках и черновых тетрадях множество о тебе. Я тебе выпишу, многого ты, наверное, не знаешь. Как она любила тебя и как долго — всю жизнь! Только папу и тебя она любила, не разлюбливая. И не преувеличивая. Тех, кого преувеличивала, потом, перестрадав, развенчивала.

Магдалина

[167]

1

Меж нами — десять заповедей:
Жар десяти костров.
Родная кровь отшатывает,
Ты мне — чужая кровь.
Во времена евангельские
Была б одной из тех…
(Чужая кровь — желаннейшая
И чуждейшая из всех!)
К тебе б со всеми немощами
Влеклась, стлалась, — светла
Масть! — очесами демонскими
Таясь, лила б масла —
И на ноги бы, и под ноги бы,
И вовсе бы так, в пески…
Страсть, по купцам распроданная,
Расплеванная — теки!
Пеною уст и накипями
Очес — и п'oтом всех
Нег… В волоса заматываю
Ноги твои, как в мех!
Некою тканью под ноги
Стелюсь… Не тот ли (та!)
Твари с кудрями огненными
Молвивший: встань, сестра!

26 августа 1923 г.

2

Масти, плоченные втрое
Стоимости, страсти пот,
Слезы, волосы — сплошное
Исструение, а тот,
В красную сухую глину
Благостный вперяя зрак:
— Магдалина! Магдалина!
Не издаривайся так!

31 августа 1923 г.

3

О путях твоих пытать не буду
Милая, ведь всё сбылось.
Я был бос, а ты меня обула
Ливнями волос — И слез.
Не спрошу тебя, — какой ценою
Эти куплены масла.
Я был наг, а ты меня волною
Тела — как стеною
Обнесла.
Наготу твою перстами трону
Тише вод и ниже трав.
Я был прям, а ты меня наклону
Нежности наставила, припав.
В волосах своих мне яму вырой,
Спеленай меня без льна.
— Мироносица! К чему мне миро?
Ты меня омыла,
Как волна.

31 августа 1923 г.

<ПАСТЕРНАКУ>; 3 октября 1955

Боренька, нашла в маминой записной книжке (м. б. это вошло в ее прозу о тебе? не знаю — не перечитывала лет 20).