О массовых празднествах, эстраде, цирке

«Театр наш, наше искусство отныне может и должно стать кафедрой, трибуной, проповедью нового коммунистического строительства, потому что отныне это уже не голая схема, не голая тенденция и партийная программа, а нечто великое, пламенеющее, облеченное в великолепную художественную форму, идущее прямо к сердцу и чувству зрителя. Развитие агитационного театра ныне неминуемо»,

– говорил он в день третьей Октябрьской годовщины, предваряя премьеру мейерхольдовской постановки «Зорь» в Театре РСФСР I.

И в том же ноябре 1920 года, развивая эту же мысль, писал в «Тезисах об основах политики в области искусства»:

«Искусство есть могучее средство заражать окружающих идеями, чувствами и настроениями. Агитация и пропаганда приобретают особую остроту и действенность, когда они одеваются в привлекательные могучие формы художественности»¹³.

В осуществлении этих задач свою значительную роль и должна была сыграть «легкая кавалерия искусства», ведя бой на переднем фланге борьбы за новое общество, за нового человека во всем многообразии своих жанровых подразделений, во всеоружии своих выразительных средств, пополняя свой арсенал всем, что могли дать лучшие традиции революционной публицистики и что можно было почерпнуть из опыта сегодняшних театральных исканий. И тем самым, как бы перевооружаясь на ходу, отбрасывать и преодолевать все идейно чуждое, антихудожественное, пошлое, что выхолащивало ее живую суть «под пятой буржуазного мещанства».

«Театр-плакат, театр, в ярких, остроумных образах и сценических положениях пропагандирующий определенные призывы» – таким виделся Луначарскому эстрадный театр, гибкий, мобильный, молниеносно откликающийся на политическую злобу дня, живо, остроумно, броско, художественно привлекательно доводящий до сознания и чувства зрителя «лозунговые начала». То же должно быть свойственно и цирку, где «клоун смеет быть публицистом» и где, так же как на эстраде, не следует забывать, что «обходить злободневные темы – преступление».

Это – главное, первоочередное, но это отнюдь не исключало еще одной, пусть не первостепенной, но жизненно важной и нужной функции эстрадно-циркового искусства, само упоминание о которой считалось когда-то кое-кому «политически ошибочным», «антипролетарским». Речь в данном случае идет о, говоря словами Луначарского, «веренице веселых шуток, которые дают настоящий непринужденный отдых», о том художественном наслаждении, которое приносят зрителям эстрадного концерта и циркового представления «феерии человеческой изобретательности, до фокусного совершенства доведенной техники», виртуозное искусство малых форм, освобожденное от коросты буржуазной, мещанской пошлости. Иначе говоря, о правомерности культурно-развлекательной функции цирка и эстрады:

«…А если уж веселиться, то, конечно, со вкусом, изящно, а не в формах излюбленных теперь западноевропейской буржуазией – аляповатых, гривуазно-животных».

Говоря о средствах и приемах отражения и анализа действительности, образного воплощения «лозунгового начала», агитационно-пропагандистского воздействия на зрителя и создания лучших условий для столь необходимого трудовому человеку жизнерадостного, полноценного отдыха, каким мог располагать арсенал «легкой кавалерии искусства», народных празднеств, массовых зрелищ, Луначарский издавна считал одним из самых действенных – оружие смеха.

В дни столетия со дня рождения Луначарского была опубликована его переписка с женой, относящаяся к осени 1930 года, где он делился сокровенными признаниями о литературных планах, на которых, «если судьбе будет угодно», мечтал сосредоточить все последние силы. Это прежде всего фундаментальная, обобщающая все им написанное о В. И. Ленине, книга о Ленине «как типе гения и героя», «книга живой мудрости» – особая работа, «которая будет историей и теорией мудрости». И «Смех, как оружие классовой борьбы», «в которой, – писал он, – широко изложу мою эстетику»¹⁴.