О материалистическом подходе к явлениям языка

«Следовательно, с точки зрения Маркса и Энгельса, все проявления языка есть проявление общественной деятельности человека и продукт этой действительности»[47].

«Формы речевой деятельности индивида определяются уровнем общественных отношений и формами общения конкретной исторической эпохи… Словесное обозначение, которое полагал тот или иной предмет, возникало отнюдь не в результате теоретического осознания предмета созерцающим его человеком… Оно возникало не в силу анализирующей, синтезирующей и т.д. деятельности человека, а как отражение и выражение опыта, накопленного в результате повторяющейся материальной деятельности человека при наличии определенной общественной связи»[48].

В языке возникают классовые различия в употреблении слов-понятий.

«Но и общенародное значение слова-понятия, закрепленное в „обыденном сознании“, как показал Энгельс, есть продукт истории и видоизменяется по мере изменения общественных отношений»[49].

Следует, однако, отметить, что Маркс, определяя сущность человека как совокупность общественных отношений, никогда не делал вывода о том, что этот факт определяет и объясняет в языке все. Допустим, что формы речевой деятельности человека (диалект, национальный язык и т.п.) определяются уровнем общественных отношений. Но этот факт опять-таки не в состоянии объяснить всего того, что происходит в языке.

Если словесное обозначение, которое получал тот или иной предмет, возникало отнюдь не в результате теоретического осознания предмета созерцающим его человеком, а как отражение и выражение опыта, то это искажение высказываний Маркса по этому вопросу.

Маркс никогда не сбрасывал со счета роль анализирующей и синтезирующей деятельности человека. Он писал, что

люди «начинают с того, чтобы есть, пить и т.д., т.е. не „стоять“ в каком-нибудь отношении, а активно действовать, овладевать при помощи действия известными предметами внешнего мира и таким образом удовлетворять свои потребности. (Начинают они, таким образом, с производства). Благодаря повторению этого процесса способность этих предметов „удовлетворять потребности“ людей запечатлевается в их мозгу, люди и звери научаются и „теоретически“ отличать внешние предметы, служащие удовлетворению их потребностей от всех других предметов»[50].

Каким же образом, спрашивается, человек научился теоретически отличать внешние предметы, если он, по Чемоданову, в этом отношении был пассивен?

Утверждение Чемоданова, будто бы общественное значение слова – понятие изменяется по мере изменения общественных отношений, опять-таки основывается на искажении смысла некоторых высказываний Энгельса. Энгельс называл этимологическими фокусами толкование таких слов, как религия, басилевс, латинское rex, царь, семантическое содержание которых действительно было другим в более древние эпохи. Но Энгельс не распространял этого положения на нейтральные слова.

В целом трактовка социальной природы языка в статье Н.С. Чемоданова ничем не отличается от высказываний Ф.П. Филина, Т.А. Дегтяревой, Р.А. Будагова, Ю.Д. Дешериева и др.

В связи с определением языка как сугубо социального явления у некоторых советских лингвистов возникла проблема методов изучения языка. Возникла идея о необходимости изучения языка только методами гуманитарных наук. В.И. Абаев недвусмысленно заявляет, что распространение структурализма в языкознании – это дегуманизация науки о языке. Он обвиняет некоторых наших языковедов в том, что они не распознали, что сущность структурализма – не в системном рассмотрении языка, а в дегуманизации языкознания путем его предельной формализации[51].