О мертвых — ни слова

Прошка ничего не сказал. Он сидел в углу дивана, откинув голову на спинку, и тихонько похрапывал.

Глава 16

Я провалилась в сон, едва успев донести свое тело до постели, а через сорок минут проснулась от кошмара, о котором немедленно забыла, поскольку мысли мои тут же обратились к не менее неприятной действительности. Мое эстетическое чувство решительно восставало против сочетания красок, в коих мне рисовалось наше ближайшее будущее, но все попытки внести в унылую цветовую гамму хоть небольшое разнообразие окончились провалом. Отчаявшись рассеять окружающую тьму светом мысли, я потянулась к выключателю ночника. Часы на тумбочке у кровати показывали без нескольких минут три.

«Заснуть мне больше не удастся, это ясно. Но если пролежать в постели еще несколько часов, упиваясь мрачными думами, то насчет арестантских колодок и каторжных цепей можно не беспокоиться — мне наверняка отведут теплое местечко в уютном желтеньком доме. Жаль только, что некому будет меня навещать, ведь все, кому небезразлична моя судьба, отправятся в места не столь отдаленные. Хорошо еще, если Селезневу удастся отвертеться от обвинения в должностном преступлении, но захочет ли он после этого пятнать честь мундира визитами к душевнобольной преступнице?»

В этом месте плавное течение моих мыслей нарушилось.

Селезнев! Он же профессионал! Если есть на свете люди, способные за оставшиеся несколько часов разгрызть тайну смерти Мефодия, то он, скорее всего, входит в круг этих избранных. По крайней мере, он не варился с нами в собственном соку последние трое суток, не перебирал до полного одурения четыре равноправные кандидатуры убийцы, не повторял как заведенный одни и те же доводы «за» и «против», не изучал под микроскопом все известные нам факты. Может быть, именно этого нам сейчас и недостает: профессионального опыта и относительно свежего взгляда.

Махнув рукой на светские условности (не до жиру!), я решительно открыла записную книжку и набрала домашний номер, столь необдуманно оставленный доверчивым Селезневым.

— Да? — спросил он хриплым спросонья и не слишком счастливым голосом.

— Доброе утро, идальго! — Я постаралась вложить в эти слова как можно больше сердечности, дабы смягчить удар, который собиралась нанести. — Ты мне нужен. Не могли бы мы сейчас встретиться?

Последовавшая минута молчания привела меня в совершенно траурное состояние духа. «Вот вам пример мужской непоследовательности, — думала я с горечью. — Сначала человек набивается в друзья, дает понять, что готов свернуть ради тебя горы или на худой конец бросить к твоим ногам капитанские погоны, а потом выясняется, что его приводит в ступор простая просьба о свидании. Казалось бы, что может быть приятнее незапланированной встречи с располагающей к себе девушкой? Так где же она, бурная радость? Или прикажете толковать это молчание как первейший ее симптом?»

— С удовольствием, — мужественно выдавил из себя Селезнев, как видно, подслушавший мои мысли. — Мне подъехать к тебе?

— Нет. У меня тут ночлежка.

— Тогда давай я заеду за тобой и отвезу к себе.

— Тоже не пойдет. Мне нужно подумать, а чай-кофе, лампа под абажуром, фарфоровые слоники и прочие атрибуты мещанского уюта меня расслабляют. Лучше встретимся где-нибудь и погуляем.

— Варька, на улице снег с дождем и собачий холод! Если тебе непременно нужна прогулка, давай покатаемся по городу, — взмолился Селезнев.

— Мне нужна именно пешая прогулка. Ходьба — прекрасное стимулирующее средство для мозгов.

Я чуть ли не физически ощутила, как у Селезнева на языке вертится старая добрая поговорка насчет покоя, ног и дурной головы. Но он себя сдержал. Нет, неспроста я с первой же встречи прониклась к нему таким уважением! У всех моих друзей, вместе взятых, нет и десятой доли его самообладания.

— Хорошо, — сказал он обреченно. — Где встречаемся?

— А где ты живешь?

— Недалеко от Красносельской.

— Тогда перед главным входом в Сокольники. Я имею в виду парк.

— А тебе не далеко будет добираться?

— Нет. Семь минут по проспекту Мира до Рижской и еще примерно столько же по эстакаде.

— Значит, через двадцать минут у главного входа? — уточнил Селезнев.

— Лучше через двадцать пять. Я еще в постели.

Упоминание постели исторгло из груди идальго судорожный вздох, но попрощался он любезно, как истинный аристократ.

Не могу похвастаться, что ускользнула из дома бесшумно, — в ванной на меня упал карниз с занавеской, а на лестничной клетке истошно завизжала беспризорная кошка, которой я, выходя из квартиры, отдавила хвост (я не просила ее устраиваться на ночлег у меня под дверью). Но, по счастью, никто не проснулся. Ровно через двадцать семь минут мой «Запорожец» остановился точнехонько напротив ворот парка. Машины Селезнева там не было. Но не успела я обидеться, как он помигал мне фарами из-за поворота, — наверное, хотел этим сказать, что стоянка в облюбованном мной месте запрещена. Вот она, милицейская душа! Кто еще стал бы обращать внимание на такие мелочи в полчетвертого утра?