О Михаиле Кедрове

Мне хорошо запомнился момент пересечения русско-германской границы. Вершбалово было последней русской станцией, Эйдкунен — первой немецкой. При этом у меня сжалось сердце, как будто я расставался с самым близким мне человеком. Так начиналась у меня тоска по родине, которая продолжалась в течение всех лет, проведенных в Швейцарии. «Когда же мы вернемся назад?» — думал я тогда.

В конце осени 1912 г. вся наша семья — отец, мать и трое ребятишек — приехала в столицу Швейцарии — Берн. Здесь знакомимся с семьей Шкловских. Они живут на Фалькенвег, 9, на первом этаже, в центре города, недалеко от вокзала. Здесь у них бывал Ленин.

Григорий Львович — небольшого роста, худощавый, с острым носом. У него три девочки, младшая — рыженькая Женя — примерно одного со мной возраста. Имя Ленина иногда упоминается в разговорах. Шкловские рассказывают, что он очень любит детей, а своих у него нет. Девочки нам сообщили по секрету, как величайшую тайну, что иногда Ленин приходил, когда родителей не было дома, и они вместе с ним устраивали веселые и шумные игры, строили «баррикады». Но к приходу родителей все оказывалось в порядке и никаких следов от проходивших недавно «сражений» не оставалось.

Почему-то образ Ленина становится теперь более ощутимым, словно я Ленина уже где-то видел. Иногда Шкловские бывают у нас на самой окраине города, в маленьком домике на Мурифельдвеге. Мы ходим по окрестностям Берна, поднимаемся на гору Гуртен, гуляем по лесу Бремгартен, пьем воду из холодного ключа Гляссбруннен. Позже, когда Ленин поселится в Берне, он не раз посетит эти места.

…О Шкловском и его девочках я вспомнил совсем недавно, когда при чтении XXXVIII Ленинского сборника случайно наткнулся на запись, сделанную во время беседы Ленина с Г. Л. Шкловским, которая состоялась в 1920 г.: «Поговорить еще с Енукидзе (секретарь ВЦИК. — Б. К.), нельзя ли для детей Шкловского достать обеды (в виде продуктов) из столовой СНК». И я подумал: наверно, беседуя со Шкловским, Ленин в тот момент вспоминал, как много лет назад он играл с его детьми в их бернской квартире.

Впервые я увидел Ленина летом 1913 г. Мы переехали на другую квартиру, поближе к университету, где учился отец. Живем теперь на Мульденштрассе, 57, на третьем этаже, тоже на самой окраине города, около леса Бремгартен. 1 Мая первый раз я участвую вместе с родителями в демонстрации, идем под Красным знаменем в колонне большевиков («отдельно от этих меньшевиков», как выразился отец). Поем революционные песни. Накануне на шапирографе были размножены тексты некоторых песен. Я помню, что тогда впервые прочитал написанную бледными лиловыми чернилами песню «Смело, товарищи, в ногу». Писавший сделал ошибку — в тексте стояло:

В царство дороги свободу
Грудью проложим себе.

Без исправления падежей слова «дороги» и «свободу» были переставлены. А в самом конце слово «гнет» я прочитал как «шлем»:

Свергнем могучей рукою
Шлем роковой навсегда.

Я даже нарисовал большой шлем с конским хвостом (какой я видел на картинке, где был изображен пушкинский Руслан, сражающийся с Головой). А по шлему со всей силой ударяет сжатая в кулак громадная рука рабочего. Так мне тогда образно представлялось свержение царизма.

Пришло лето. У нас гостят две сестры матери — родная и двоюродная — тетя Мери и тетя Женя с племянницей Лялей (дочерью дяди Эдуарда). У тети Жени есть толстая тетрадка в черной клеенчатой обложке. В ней записано много революционных и вообще свободолюбивых стихов. Мне очень нравится поэма Некрасова:

Раз у отца в кабинете
Саша портрет увидал,
Изображен на портрете
Был молодой генерал.

Память у меня прекрасная. Почти с первого раза я запоминаю даже очень длинные стихи, особенно некрасовские: они так музыкальны, так мелодичны. А музыки в нашем доме более чем достаточно. Отец на взятом напрокат пианино вечерами подолгу с увлечением играет. Звучат гордые сонаты Бетховена, его величественные «Эгмонт» и «Кориолан», льются звуки шопеновского полонеза, Первой баллады, нежного прелюда «Дождевая капля», который отец называет просто «Каплей», гремит «Лесной царь» Шуберта — Листа, веселый моцартовский «Турецкий марш» сменяет изящная лядовская «Музыкальная табакерка». Мы, как зачарованные, слушаем музыку и нередко засыпаем под нее в соседней спальне.

Однажды — это было в середине лета — слышу, как отец говорит матери, что он видел Ленина и что Ленин скоро придет к нам послушать его игру. Я вижу, как горд отец, как радуется и сияет мать, а сам думаю: «Какой он, этот Ленин?»