О Михаиле Кедрове

Оставалось получить санкцию Владимира Ильича. Созвонившись и условившись по телефону, я прихватил на подмогу из нашего финансового управления товарища Косушкина, очень настойчивого и немного надоедливого человека, которого Ильич вовсе не знал. В назначенное время мы вошли в кабинет Ильича в Смольном.

Не ограничиваясь существом дела, мы пытались изложить и самую технику электрификации. На самом интересном месте, как мне казалось, Ильич внезапно отрубил:

— Идите в Высший совет народного хозяйства!

— Владимир Ильич! — пробовал я продолжать разговор. — Ведь ВСНХ недавно только организовался.

— Товарищ Ленин! — вмешался Косушкин. — Куда вы нас посылаете? ВСНХ — ведь это пустое место.

— Вот ка-ак! — иронически произнес Ильич, прищурив глаз. — Пустое место?! В самом деле?!

— Да, пустое место. А между тем электрификация — дело исключительной важности, — и Косушкин пустился расписывать всю необходимость и прелесть электрификации.

Я заметил, что Ильич начинает терять терпение. Я понял, что сделал глупость, взяв с собой Косушкина, который начинал уже пересаливать, и поторопился подобру-поздорову ретироваться.

В тот же вечер Ильич говорил одному из наркомов:

— Передайте Кедрову, чтобы он мне больше не морочил головы такими делами. Мало того, привел с собой какого-то Косушкина. Если он будет так впредь поступать, я не буду его больше пускать к себе.

Тогда мне казалось обидным, что Ильич выругал меня, отнесся так недружелюбно к проекту об электрификации. А сколько неоценимого времени отнималось у Ильича всякими пустяками, мелочными раздорами, ведомственными дрязгами, — это я понял только значительно позже»…

Так писал отец. Как мне кажется теперь, борьба за советский Север была кульминационным моментом всей его жизни, всей его революционной деятельности. И он от начала до конца был связан с Лениным, вдохновлен Лениным. Разумеется, и позже были яркие моменты в его жизни, тоже связанные с Лениным, но они уже не имели того масштаба и характера, как те два месяца — июль и август 1918 г.

В жизни отдельного человека бывает такой момент, когда в силу внезапного стечения обстоятельств в этом человеке до конца и удивительно полно вдруг раскрываются дремавшие или не проявлявшиеся в нем до сих пор силы и способности. На короткие мгновения человек как бы вспыхивает ярким светом, и таким он потом входит в историю, в память человечества. Гак у отца такой яркой вспышкой в его биографии был июль — август 1918 г…

С конца мая до конца ноября 1919 г. — почти полгода — я ездил поездом с отцом по всем тогдашним фронтам. Ленина я видел за это время всего один раз — на Красной площади на трибуне во время демонстрации по случаю второй годовщины Октябрьской революции. Было холодно, шел снег. На мне был полушубок и ушанка. Я стоял недалеко от основной трибуны и, не отрывая глаз, смотрел на Ленина.

До этого я побывал вместе с отцом и работниками Особого отдела ВЧК в Петрограде. Там готовился белогвардейский заговор, связанный с деятельностью остатков иностранных посольств и миссий в Петрограде. Отец составил план, каким образом можно было выловить заговорщиков, блокируя иностранные миссии и посольства. С этим планом он пришел вместе с нами всеми к Сталину в Смольный. Сталин сидел на диване в своей кожаной фуражке и что-то писал. Он пожал нам руки, не вставая. Отец рассказал ему про свой план. Выслушав отца и кивнув головой, Сталин произнес только одно слово: «Давайте!»

В июле поезд отца выехал на Южный фронт, и я снова вместе с ним. В Козлове (ныне Мичуринск) стоял штаб фронта. Я участвовал в организации проверки документов в прифронтовой полосе и в задержании подозрительных лиц. Ездили мы вдвоем с таким же подростком, как и я сам. Иногда с нами был старший из числа взрослых сотрудников отцовского поезда. Работа была сопряжена с большим риском: мы могли получить пулю в лоб от какого-нибудь пьяного «героя» или задержанного врага…

В сентябре 1919 г. анархисты бросили бомбу в здание МК РКП(б) в Леонтьевском переулке. При взрыве погибли секретарь МК РКП(б) В. М. Загорский и другие товарищи. Участники собрания, живые свидетели этой трагедии, рассказывали: когда через открытое окно, выходившее в садик, влетела бомба и упала к столу президиума, Загорский бросился к ней со словами: «Тише товарищи! Спокойно!» Он хотел выбросить ее назад в окно, но не успел. Раздался взрыв. Погибла Аня Халдина, с которой я работал в агитотделе МК, погиб и ее друг и учитель Н. Н. Кропотов, за которым она пошла в революцию, хотя сама происходила из буржуазной семьи. Мне рассказывали, что, умирая, она порывалась что-то спросить, и я подумал, что в эти последние мгновения ей хотелось узнать, жив ли ее друг и учитель…

Хоронили их на Красной площади. Среди провожавших я запомнил Ленина и его близких. Когда на минуту открыли крышки гробов, раздался громкий плач родных. Была младшая сестра Ани, очень похожая на нее, очевидно, со своими родителями. На сердце было невыносимо тяжело. Я думал о Загорском, Кропотове и Ане, о том, что по воле злых преступников ушли из жизни такие замечательные люди…