О моем отце

Опаснее всего, однако, в начале 20-х были упреки не в формализме, хотя и они были достаточно угрожающи. Хуже было обвинение в мелкобуржуазности, выискивание в творчестве "политического предательства". Стоило указать на "теневую" сторону дела, на недостатки - как тут же сыпались обвинения в нежелании видеть "поступательный ход революции", в копании в "мусорных кучах" и т. д. И это все в адрес писателя, пользующегося заслуженной славой певца революции. (Борис Андреевич писал в 1924 году в "Отрывках из дневника": "У нас европейски оборудованная Каширская электростанция, но пол-России еще живет без керосина,- так вот, толковее писать, что у нас Россия сидит во мраке по вечерам, чем писать, что у нас проведена электрификация".) Не прощали Пильняку его своеобразия, независимости. Свою позицию он изложил в тех же "Отрывках из дневника". Тогда в 1924 году в издательстве "Круг" возникла идея выпустить сборник "Писатели о себе", вот он и послал "Отрывки...", в которых высказал "крамольную мысль": коммунисты - для России, а не наоборот, и, "поскольку коммунистическая власть в России определена историческими судьбами России", "я с коммунистами". С 24-го года ему не прощали этой позиции, так и сяк поминая ее, но он от нее не отступал. Та мысль, что коммунисты для России, а не наоборот, и что коммунистическую литературу искусственно не создашь (там же, в "Отрывках. "), "поскольку сейчас, пока коммунизма еще нет, она неизбежно будет пронизана политикой", казалась всем кощунственной. (Сохранились тезисы, которые Борис Андреевич набрасывал на клочке бумаги несколько лет спустя, готовясь к выступлению. И там опять - "приказами литературу не создашь".) Эта позиция, выраженная к тому же с чрезмерной, раздражающей обнаженностью, была одной из явных и тайных причин, по которой правоверные критики никогда не обходили Бориса Андреевича вниманием.

А каково им было читать такие, например, строки: "Беру газеты и книги, и первое, что в них поражает, - ложь всюду: в труде, в общественной жизни, в семейных отношениях. Лгут все: и коммунисты, и буржуа, и рабочий, и даже враги революции, вся нация русская. Что это? - массовый психоз, болезнь, слепота" ("Третья столица", "Мать-мачеха"). Правда, еще до Пильняка это заметил один из основателей декабристского общества А. Муравьев: "В России ложь - характерная черта власть имущих; все лгут - от суверена до самого последнего его подданного". А до начала перестройки это мог сказать каждый из нас. Вяч. Полонский жалуется, что, когда Пильняку пеняли за его "резкости" и "преувеличения", он, пожав плечами, отвечал, что не берет на себя ответственность за все мнения своих персонажей. (Кстати, в повести "Третья столица" слова о всеобщей лжи сказаны иностранцем.)

Мысль о том, что коммунисты не сами по себе хороши, а лишь потому, что причастны к историческим судьбам России, кажется странной, необычной. Невозможно даже сразу сказать, что в ней так озадачивает. На первый план выдвигается Россия, т. е. народ, принижается значение власти. Из-под власть имущих убирается постамент, они сами уменьшаются в размерах и как бы отдаляются, из мессий превращаются в деятелей, которым еще надо доказать свое усердие.

Легко понять по этим примерам, насколько Пильняк раздражал все официальное. Пресса обзывала его мелкобуржуазным, буржуазным и предателем.

Чем дальше, тем более требовалось писать все отцеженное, отлитое в круглые или хотя бы квадратные формы, где нет боли и рваных ран, и уж тем более нет сомнений. И уже выяснилось, что ни во время революции, ни после нее никогда не было ошибок, а только ровный поступательный путь вверх, ко все новым достижениям. Но Борис Андреевич считал, что писатель обязан говорить только правду, он ведь голос народа - его право, его, так сказать, крест - служение правде, такой и той, которая ему видится единственной. "Мне выпала горькая слава быть человеком, который идет на рожон. И еще горькая слава мне выпала долг мой - быть русским писателем, честным с собой и с Россией",- писал он в рассказе "Расплеснутое время" (1924). Такой попыткой - "быть честным с собой и с Россией" - была последовавшая вскоре после "Отрывков из дневни ка" публикация "Повести непогашенной луны", весь тираж которой был конфискован и которая окончательно укрепила за Пильняком репутацию человека по меньшей мере неосторожного. Несостоявшаяся публикация сыграла в дальнейшем решающую роль в его судьбе.