О Москве Ивана Грозного

Георг Либенаур, Герман Писспинг и самый деятельный из них Фейт Зенг, агент баварского герцога, в самых оптимистических тонах составляют свои донесения о Московии. Темные стороны московской политики и террор московского царя, о чем так много говорили на Западе, они объясняют, во-первых, преувеличением расказчиков; во-вторых, неизбежностью крутых и жестоких мер в управлении и, в-третьих, дурным правительственным окружением московского царя. Завести с ним постоянные сношения, послать к его двору своего представителя и принять царского представителя при венском дворе на их взгляд- неотложная задача имперской дипломатии. Намекая на императорских советников типа графа Гарраха, для которых „московит “ - тиран, варвар и враг христиан, недостойный какого бы то ни было внимания со стороны христианнейшего императора, Фейт Зенг горячо восклицает: „Величайшего наказания заслуживают те государственные люди, которые до такой степени неразумны и слепы, что не видят великой пользы для империи от сношений с русскими и продолжают настаивать на ряде положений, совершенно несостоятельных. Они вбили себе в голову мысли, с которыми трудно бороться".

Однако, граф Гаррах не был одинок в своем руссофобстве. Он находил энергичную поддержку среди восточно-имперских, князей.

27

Слухи о планах московского царя (1560 Г.) о том, что он не ограничится Ливонией или немецким Поморьем и пройдет до Нидерланд и Англии, необычайно взволновали Померанию, Саксонию и Бранденбург. Померанский герцог Барним старший проявил паническое настроение, решив, что его герцогство неизбежно будет вовлечено в военную зону. Сам курфюрст саксонский Август был чрезвычайно напуган „московитом" („Је а peur du Moscovite", писал о нем пфальцграф Иоганн Казимир); именно Августу принадлежит знаменитая сентенция об общеевропейском характере русской опасности, подобной лишь турецкой. На средства саксонских городов, как говорили тогда во Франции, снаряжался в Любеке флот против Москвы. Но Август саксонский, связанный с Данией родственными узами и единством интересов, неизменно шел в фарватере датской политики, а потому подобно Дании искал дружбы с Москвой и лишь позже, когда определился перевес военного счастья в сторону Стефана Батория, он субсидировал польского короля в. его третьем походе на Москву (1581 г.).

Призыв к разрыву с Москвой и к участию в анти-москов- ской коалиции, исходивший из среды восточно-имперских князей, парализовался решительными протестами с западно-имперской окраины. Пфальц, Майнц пытаются удержать силы и внимание империи на западном фронте и не считают нужным вмешиваться в ливонские или, как они говорили, „чужие" дела. Для курфюрста Пфальцского, владения которого лежали в спорной прирейнской области Эльзаса, это выступление империи в далекой Прибалтике было чревато серьезными последствиями. Вот почему на рейхстаге 1559 г. курфюрст Пфальца Фридрих Благочестивый энергично протестовал против объявления „московита" врагом Империи.

Из столкновения всех противоречивых мнений и интересов на Шпейерском рейхстаге 1560 г. восторжествовало компромиссное решение.

Указом 26 ноября 1561 г. имперским чинам было запрещено плавание в Нарву с „запретными товарами", т. е. предметами военного снабжения. Этот указ необычайно осложнил нарвское плавание, усилив шведское и польское каперство на Балтийском море, но практических последствий, в сущности говоря, не имел. Для наблюдения за нарвским фарватером Швеция выставила пиратские заставы; под Данцигом располагались фло

28

тилии польских „speculatores". Нарвский вопрос совпадает с зундским, что ведет к сближению Дании и Москвы и к настойчивым представлениям Любека о возвращении к системе свободной нарвской торговли.

Однако, морской разбой приобретал все большие размеры,, тем более, что с 1563 г. Балтийское море стало вместе с Ливонией и Скандинавией театром шведско-датской войны. Воюющие стороны увлекаются кораблестроительством; флоты увеличиваются; выводят в бой новые, дотоле невиданные суда. В Эландской битве 1564 г. вокруг шведского „Марса" сбились все датские корабли, но не могли осилить этого морского „чуда". Растущие военные флоты Швеции и Дании заняты не только войной, но и пиратством. Торговля становится почти невозможной. Создавшееся положение дел обсуждается на Аугсбургском рейхстаге 1566 г., при чем польский король энергично протестует против политики императора и Августа саксонского в русском вопросе: чего ждать от варвара, схизматика, для которого имя императора хуже собаки или змеи! На Любекском ганзетаге 1567 г. та же тема о нарвском плавании вызывает горячий спор двух давних соперников - Любека и Данцига. Из взаимных упреков выясняется, что никто не хочет жертвовать выгодами от нарвской торговли и что сам Сигизмунд II Август за деньги не раз выдавал паспорта в Нарву.

Тогда же на Любекском ганзетаге представил свои соображения о выгодах московской торговли и Фейт Зенг, Крумгаузен и др. Их проекты мира с Москвой вызвали сенсацию; только о них и говорили; посольство в Москву было у всех на устах.