О мышах и о людях

Крючок окончательно сник, превратился в ничто. Не стало личности, не было «я», не было ничего, что могло бы вызвать приязнь или неприязнь. Он повторил «Да, мэм», и голос его был невыразителен, как шорох палой листвы.

Ещё мгновение она стояла над ним, будто ждала, не подаст ли он признаков жизни, чтобы снова наброситься на него, но Крючок замер совершенно неподвижно, отведя взгляд и, как улитка, втянув в себя всё, во что можно было ударить.

Наконец, она удовлетворилась победой и повернулась к двум другим. Старик Липкий не сводил с неё взгляда, будто зачарованный.

— Если ты попробуешь сделать это, мы расскажем, — спокойно предпредил он. — Мы расскажем, что ты просто решила подставить Крючка.

— Да расскажи, будь ты проклят, — крикнула она. — Никто не станет тебя слушать, и ты это знаешь. Никто тебя не послушает.

С Липкого тут же слетела всякая уверенность.

— Может, оно и так, — согласился он. — Может, и не послушают.

Ленни захныкал:

— Хочу, чтобы Джордж был тут. Хочу чтобы Джордж был тут.

Липкий шагнул к нему.

— Не волнуйся, — сказал он. — Я, кажется, слыхал, как ребята возвращаются. Джордж уже в бараке, готов поклясться. — Он повернулся к жене Кудряша: — Если ты уйдёшь прямо сейчас, мы не скажем Кудряшу, что ты была здесь.

Он смерила его ледяным взглядом.

— Не уверена, что ты чего–нибудь слышал.

— Лучше не испытывать судьбу, — ответил он. — Если не уверена, так поберегись на всякий случай.

Она повернулась к Ленни.

— Я рада, что ты поддал Кудряшу. Он сам напросился. Иногда мне и самой хочется хорошенько ему врезать.

Она выскользнула за дверь и через мгновение растворилась в темноте конюшни. Когда она проходила между стойлами, звякнула цепочка, всхрапнула одна лошадь, другая ударила копытом.

Крючок, казалось, медленно выползал из раковины, в которой прятался.

— Это ты правду сказал, что ребята вернулись? — спросил он.

— Конечно, я слышал.

— А я ничего не слыхал.

— Ворота хлопнули, — сказал Липкий и с усмешкой добавил: — Господи Иисусе, она умеет двигаться бесшумно. Должно, у неё было много случаев научиться.

Крючок теперь избегал обсуждения этой темы.

— Может, вы, ребята, пойдёте? — произнёс он. — Не уверен, что вам стоит здесь оставаться. Цветной тоже должен иметь некоторые права, даже если они ему не нравятся.

Липкий сказал:

— Эта сука не смела так с тобой говорить.

— Да ладно, забей, — вяло отозвался Крючок. — Вы, ребята, пришли и помогли мне забыть, кто я есть. А она — помогла вспомнить.

В конюшне зафыркали лошади, звякнули уздечки, и голос позвал:

— Ленни. Эй, Ленни, ты здесь?

— Это Джордж, — воскликнул Ленни. И отозвался: — Здеся, Джордж, я и взаправду здесь.

Через секунду Джордж возник в дверях и недовольно осмотрелся вокруг.

— Чего ты делаешь в комнате Крючка? Ты не должен тут быть.

Крючок кивнул:

— Я им говорил, но они всё равно пришли.

— Почему же ты их не выгнал?

— Я не особо переживал, — ответил Крючок. — Ленни нормальный парень.

Тут встрепенулся Липкий:

— Эй, Джордж, я тут всё прикидывал и так и этак. И кажется, я знаю, как мы можем сделать немного деньжат на кроликах.

Джордж нахмурился:

— Я думал, что сказал вам не трепаться про это.

Липкий помрачнел.

— А мы и не говорили никому, только Крючку.

— Ладно, вы ребята давайте отсюда, — сказал Джордж. — Господи, вас и на минуту нельзя оставить.

Липкий с Ленни поднялись и направлись к двери. Крючок окликнул:

— Липкий.

— А?

— Помнишь, что я сказал насчёт прополки и вообще любой работы?

— Ага, — бросил Липкий. — Я помню.

— Так вот, забудь, — сказал Крючок. — Я не хотел ничё такого, пошутил просто. Не хочу я никуда отсюда уходить.

— А–а. Ну, ладно, коли так. Спокойной ночи.

Трое мужчин вышли. Когда они шагали через конюшню, лошади зафыркали, зазвенели уздечки.

Крючок сел на лежак и мгновенье смотрел на дверь. Потом потянулся к бутылке с притиранием. Он задрал рубаху, взял немного мази на ладонь и принялся медленно втирать её в спину.

Одна половина большой конюшни была почти доверху завалена свежим сеном, и над этой кучей висели на ремне вилы в четыре зубца. Куча спускалась к противоположной стороне конюшни подобно склону горы, и там оставалось ещё незаполненное пространство. По сторонам были видны ясли, а за перегородками покачивали головами лошади.

Было воскресенье, недавно минул полдень. Оставшиеся в стойлах лошади пощипывали пахучее сено, били копытами и позвякивали цепочками в недоуздках. Послеполуденное солнце проникало внутрь сквозь щели в стенах конюшни и ложились на сено яркими рыжими полосами. Висело в воздухе ленивое послеполуденное гудение мух.

Снаружи доносился звон подков, удары об игровую стойку и крики играющих мужчин, то одобрительные, то насмешливые. Но в конюшне было тихо — только ленивое жужжание и душноватое тепло, пропитанное ароматом сена.

Ленни сидел на сене рядом с ящиком, что стоял в ещё не занятом углу конюшни. Ленни сидел на сене и смотрел на мёртвого щенка, что лежал перед ним. Он смотрел на него долго, а потом погладил коричневый бок своей огромной рукой, от ушей до хвоста.