О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии)

Проанализировав приведенные цитаты, читатель удостоверится, что позиция Абаева и сходится, и не сходится с моей. А именно, расхождение наших взглядов начинается с того, что у Абаева палеолитические группы, прежде совершенно изолированные и рассеянные, с верхнего палеолита начинают "тереться" друг о друга, я же утверждаю, что, напротив, тут начиняется разделение аморфного тасующегося единства вида на противопоставляющиеся группы ("они и мы"). Исходную психическую природу этой оппозиции я вижу не в самосознании коллектива, а в возникновении первого вала на пути интердикции и суггестии, т.е. вала, только зачинающего складывание чего-то, находящегося "внутри" него. Далее валы такого рода перекрещиваются, накладываются один на другой, и поэтому "модификации и перипетии" выражаются не только в дифференциации лексики, но в появлении синтагмической и линейной речи, а вместе с тем во все большем вовлечении двигательно-предметного, вещного и событийного материала в социальную функцию второй сигнальной системы.

Позже приходит час, лежащий за пределами этой книги, когда вторжение вещей завершается их победой: они перестают быть знаками слов, слова становятся их знаками. Применительно к схеме, принятой Абаевым, можно сказать, что, по мере того как древние слова все менее и менее обращены наружу в качестве "социоразделительных средств", а ориентированы на внутреннюю жизнь становящегося коллектива (группы, общины, племени), в обратной пропорции все более и более эмансипируются вещи. Из слуг они становятся господами: вторая сигнальная система сигнализирует им и о них. Начинается история познания.

Резюмируем еще раз суть изложенного в предшествующих разделах настоящей главы. Сначала сигналы второй сигнальной системы были всего-навсего антагонистами первой сигнальной системы в том смысле, что служили инверсией тормозной доминанты: они были только неким "наоборот" нормальной реакции и ничем больше. После "вторжения вещей" они обретают смысл, т.е. семантическую или номинативную функцию, теперь они противоположны, или антагонистичны первой сигнальной системе тем, что сигнализируют нечто отсутствующее в первой сигнальной системе. Это могут быть такие комбинации смыслов, которые либо вообще невозможны и нереализуемы в мире вещей; либо требуют преобразования вещей для приведения последних в соответствие с собой; либо, допустим, и несут вполне реальную, т.е. отвечающую вещам, первосигнальную информацию, однако принадлежащую-то вовсе не данному организму, а другому. Но и на этой ступени, т.е. после "вторжения вещей", суть все-таки еще остается в том, что эти сигналы не соответствуют первосигнальным стимулам и реакциям и, следовательно, подавляют их в данном организме, в чем и состоит природа суггестии. Следовательно, мы еще не вышли за рамки последней.

V. Генезис образов, значений и понятий

Начнем этот последний раздел снова с отмежевания от позиции, кажущейся весьма материалистичной, - от выведения "начала человека" из его индивидуальной "деятельности" во внешней среде; альтернативой этой позиции является тезис о первичности общения в акте антропогенеза, которое первоначально служит не "прибавкой" к животной жизнедеятельности в среде, а, напротив, "убавкой", т.е. торможением ее; лишь затем происходит взаимопроникновение факторов общения и природной среды в сознании и сознательном труде людей.

В качестве примера первой позиции и для демонстрации ее логической безнадежности можно было бы привлечь доклад уже не раз упомянутого выше француза А. Леруа-Гурана, прочитанный в 1951 г. на сессии Центра научных синтезов, посвященной исследованию доисторической психики. Идея доклада выражена в его заглавии: "Человек мастеровой -человек разумный" (Homo faber - Homo sapiens). Исследование каменных изделий нижнепалеолитического предка, говорит Леруа-Гуран, доказывает, во-первых, что он уже относился к материалу как ремесленник в любые времена: учитывал свойства материала, но и подчинял его своему предвидению. Во-вторых, в палеолите налицо техническая рациональная эволюция. На 1 кг необработанного кремня аббевилец (шеллец) получал в среднем 20 см острия, ашелец - до 40 см (два бифаса), мустьеро-леваллуазец - до 2 м (10 отщепов), а открытие нуклеусов с параллельными сторонами позволило достигнуть получения 5 м острия (25 пластин). Тем самым уменьшалась зависимость от месторождений кремня, возрастала возможность расселения.