О начале человеческой истории

Мы вправе различать следующие уровни. 1. Этот механизм — всего лишь «отвлечение внимания», т. е. пресечение какого-либо начатого или готовящегося действия стимулом описанного рода — особо сильным, хотя для организма биологически бесполезным или даже вредным. В этом случае интердикция ещё мало отличается от простой имитации, разве что своей экстренностью, чрезвычайностью; но она может быть полезной для другого организма — источника сигнала, т. е. источника неадекватной реакции, если прерывает чьё-то агрессивное или иное вредное действие, принудительно переключающееся на имитацию. 2. Собственно интердикцией следует назвать такое воздействие неадекватного рефлекса, когда он имитатогенным путём провоцирует в другом организме активное выражение тормозной доминанты какого-то действия (какого-то вида деятельности или поведения) и тем самым временно «запрещает» это действие. В таком случае исходное звено — неадекватный рефлекс первого из двух организмов — отрывается от обязательной зависимости от ультрапарадоксального состояния, т. е. перестаёт быть собственно неадекватным рефлексом, а может биологически закрепиться просто как полезный акт самообороны, шире — как активное воздействие на поведение другого индивида. 3. Высшим уровнем интердикции является такая же активизация тормозной доминанты чужого организма, но в более обширной сфере деятельности, в пределе — торможение таким способом всякой его деятельности одним интердиктивным сигналом. Предел этот недостижим на деле, так как именно какая-то резервируемая деятельность (инверсия тормозной доминанты) и должна тормозить всё остальное. Скажем, сон, пресекающий бодрствование, сам является тоже деятельностью; но всё же генерализованная интердикция служит искомой нами ступенькой, от которой следующий шаг ведёт уже к начальной ступеньке второй сигнальной системы[320].

Склонность интердиктивного сигнала к иррадиации (к генерализации в физиологическом смысле слова) может быть прослежена на разных примерах. Дрессировщики, употребляя термин «запретительные сигналы», замечают, что последние у ряда видов животных приобретают широкий спектр действия. Скажем, собака с ходу распространяет тормозящее воздействие запретительного сигнала — слова «фу» или «нельзя» — с одного вида поведения на другие. Например, щенку, до того узнавшему слово «нельзя» только применительно к его игровой деятельности, это же слово сказано при предъявлении куска сахара, и оно оказало с первого раза полное тормозящее действие. Другой пример: после перенапряжения тормозного процесса спущенная с привязи годовалая собачонка проделала подряд все те совершенно различные действия, которые ничем не были связаны между собой, кроме слова «нельзя»: сделала на полу лужу, схватила зубами обнажённый электрический провод, лизнула хозяина в лицо, вскочила на кресло… Поистине, она действовала в этот момент по принципу «всё запретное дозволено и только это дозволено». Нам это наблюдение интересно здесь не как явление ультрапарадоксальной инверсии, а как иллюстрация к удивительно широкому охвату разных действий одной общей интердикцией. И обратно, именно запретительные слова человеческой речи, хотя бы и обращенные к животным, имеют это отличие от слов поощрительных или приказательных (которые всегда конкретны) — они неконкретны, могут охватывать всевозможное двигательное содержание. То же самое наблюдается на детях раннего возраста. Совершенно поразительна ошибка физиолога Ю. М. Пратусевича[321], принявшего за ранние стадии образования «общих понятий» как раз то, что у ребёнка является ещё общим с домашними животными, — перенос воздействия запретительного сигнала на новые и новые поведенческие акты.

Упомянутые факты несколько отвели нас в сторону от вопроса об интердикции, так как дрессируемые животные не повторяют, не имитируют словесных запретительных сигналов. Но зато мы на этих примерах замечаем, что некоторый аспект человеческих слов имеет касательство к явлению интердикции. В этом плане представляет интерес вопрос о «первом слове» ребёнка. Оно часто фиксируется в памяти матери и близких, как и обстоятельства, при которых оно было произнесено. «Первое слово» — первое артикулированное и как бы осмысленное слово. Возникает оно в строго определённый момент физического созревания ребёнка — созревания определённых нервных тканей и структур. С незначительными индивидуальными вариациями «первое слово» появляется на свет в возрасте 11–13 месяцев. Затем следует некоторый интервал во времени до появления «второго слова», а уж дальнейшие слова возникают без существенных задержек (с психолингвистической стороны важно заметить, что сначала появляются именно отдельные слова, а не синтагмы или предложения, как и не отдельные артикулированные слоги, однако каждое такое инициальное слово сформировано по типу «дупля» — удвоенного слога).