О начале человеческой истории

Конечно, нет причин утверждать, что вблизи тешик-ташца жил только один какой-нибудь из этих видов. Вполне возможно, что в гроте и вблизи него гнездились и несколько из указанных видов, находясь между собою в сложных биологических отношениях, как и с крупными грифами, сипами, ягнятниками, гнёзда которых, возможно, тоже находились невдалеке. Среди этого многообразного мира пернатых хищников тешик-ташец должен был занять своё место, вступать с ними в определённое взаимодействие, извлекать пользу из их соседства, тончайшим образом использовать их биологические особенности и свойства их высшей нервной деятельности. О том, что тешик-ташец находился в тесном общении с какими-то из этих птиц, косвенно свидетельствует факт тешик-ташского захоронения, всесторонне исследованного А. П. Окладниковым.

Оставляя в стороне домыслы об идеологической и социальной стороне этого захоронения, возьмём лишь сам материальный факт: закапывание покойника в грунт грота, несомненно, было его «схоронением» от каких-то животных. Но схоронить таким образом труп от гиены, медведя или волка, с их отличным обонянием, было бы совершенно бессмысленно (и, действительно, гиена откопала труп). Напротив, этот акт совершенно рационален, если имелось в виду схоронить труп от хищных птиц, у которых, как известно, обоняние редуцировано. Охотники оставляют добычу, слегка присыпав её землей или прикрыв чём-либо, и этого достаточно, чтобы она лежала нетронутой хищными птицами. Таким образом, захоронение тешик-ташского мальчика косвенно свидетельствует о том, что в других случаях трупы людей поедались птицами, и что в самом гроте птицы были обычными гостями.

Все перечисленные виды птиц в период выращивания птенцов приносят к гнезду избыточное количество мясной пищи. Это объясняется особыми механизмами снабжения птенцов — обычно не непосредственно приносящим пищу самцом, а через посредство остающейся при гнезде самки, или, во всяком случае, механизмом, при котором инстинкт доставки пищи не контролируется непосредственно потреблением её птенцами и приобретает отчасти характер «самоцели». У ястребиных, у которых лучше всего изучен процесс кормления, под гнёздами образуются огромные массы не съеденных трупов принесённых птиц или рваных частей их. При обилии пищи ястребы едят лишь головы своих жертв (мозг), а всё остальное пропадает[559]. В той или иной мере это наблюдается также у соколиных, у орлов, у некоторых грифов (ягнятников). Чем старше птенцы, чем больше им нужно пищи, тем интенсивнее родители (или один из них) ловят добычу и таскают к гнезду, употребляя на это всё светлое время суток, едва успевая сами перехватывать пищу и заготовляя её, в конце концов, гораздо больше, чем нужно птенцам[560].

Мы вправе допустить, что тешик-ташцы не брезговали и этими ресурсами мясной пищи. Разумеется, эти ресурсы были по объёму неизмеримо меньше, чем плоды деятельности леопарда, и не могли составить сколько-нибудь существенной части пропитания. Мы рассмотрели последний вопрос не в целях реконструкции источников питания тешик-ташцев, а лишь в целях объяснения всей совокупности костных остатков в гроте Тешик-Таш. К тому же эти ресурсы имели лишь сезонный характер. Зато они в это время имели преимущество ежедневной «доставки на дом» для маленьких детей или больных. А в виде погадков частицы мясной пищи доставлялись и круглый год, к тому же дезинфицированными от всяких ядовитых продуктов гниения мяса: желудок хищных птиц замечательно вооружён для сопротивления гнилостным бактериям и гнилостным ядам, по-видимому, благодаря обилию соляной кислоты[561].

Интересна относительная лёгкость приручения человеком перечисленных и ряда других пернатых хищников[562]. Может быть, это говорит о закрепившемся опыте бесчисленных поколений. Во всяком случае, если тешик-ташец был заинтересован в ловчей добыче своих пернатых соседей и сожителей, он, конечно, не был только пассивным собирателем их отбросов, а стимулировал эту их деятельность, старался продлить её сезон, вмешивался в кормление молодняка, приучал их к себе и приучался сам к ним, отлично, разумеется, разбираясь в индивидуальных повадках и особенностях разных особей и выводков.

Полученные выводы не могут быть распространены на другие средне-палеолитические памятники, кроме, может быть, остальных высокогорных мустьерских памятников. Но общее ориентирующее значение этого примера состоит в том, что он ограничивает привычное суждение: раз в палеолитическом памятнике найдены кости такого-то вида животных, значит наш предок охотился на него. Оказывается, тщательная проверка этого суждения не подтверждает его и требует более пристального изучения той или иной конкретной биотической среды этого предка.

VI. Некоторые данные и предположения о сигнальном воздействии палеоантропов на диких животных