О нас

-- Белоколонный дом! -- восхищался Лодька. -- Верниссаж оригинальной молодой художницы, княжны Тьмутараканской! Подъезжают кареты, автомобили, и подаются ананасы в шампанском на завтрак для почетных гостей -- а непочетных не будет! Таюнь, я обдумал все. К этому времени у вас поспеет клубника, а битые сливки из соседней конюшни, где корова. Берусь бить. Без водки не обойтись, конечно, но одних бутербродов мало. Поразите чем нибудь потрясающим на закуску. Легчайшее блюдо -- нечего кормить почетных гостей. Когда мы останемся тет-а-тет с друзьями, -- тогда другое дело -- дайте чего нибудь поесть. Но зато вы будете признаны, честное слово!

Ни один цирковой номер не был таким страшным, как этот день. Прием на тридцать человек -- а может быть придет больше -- с ее то средствами! И первый большой прием в "усадебном доме". Будут журналисты. А она и в студии как следует не училась -- только так, сбоку, диллетантка. И Таюнь снова всматривается в свои картины, вспоминает, как вот здесь не могла справиться с тем и этим, хочется провалиться сквозь землю, страшно.

В Биненмуйже цветет сирень. Темно красная, лиловато-серебристая, белая, просто лиловая -- буйная, ликующая, солнечная, пьянящая сирень, -"виноградовский сюжет" -- сказал восхищенно Лодька. Кусты, посаженные Таюнь, разрослись, обступили террасу, развернулись веером от широких ступеней, прижались к стенам, заглядывают в окна. Июньское солнце встает рано, уже успело прогреть, залить золотистым теплом и песок разбегающихся дорожек, и лужайки, на которых первые брызги ромашек, клевер, синева колокольчиков. Торжественный каштан за домом высится костелом в зажженных свечах, гудит пчелиным органом, и кажется, что весь дом и все кругом звенит этим торжествующим сиреневым, весенним гимном. Аккорды ложатся шлейфами у колонн, стелются под ноги гостям -- и среди них немало удивленных восклицаний. Как, но ведь говорили, что Биненмуйжа -- это что то заброшенное, полуразвалины? Говорили, что молодая эксцентричная художница нанялась сюда дворничихой? А может быть рухнет крыша, или провалится пол, когда они войдут в дом?

Но натертый паркет (спасибо соколам!) -- мягко золотился в двухсветном зале, самой внушительной мебелью которого был камин. За нехваткой стульев, пришлось соорудить скамейки перед столом с закусками (кто бы мог подумать, что "стильная парча", которой они были покрыты -- всецело изобретение Таюнь, открывшей на чердаке, в числе прочих сокровищ, вылинявшие шторы?). Закуски: артистически приготовленные бутерброды, пирожки и горячая гречневая каша по совершенно особому рецепту -- были одобрены самыми капризными гурманами. Водки, конечно, не хватило -- но в конце концов, дело в картинах!

Таюнь принимала, показывала, знакомилась, угощала такое количество гостей, да еще таких важных! -- первый раз в жизни. Накануне она мучительно припоминала, как это делала мама, но мама редко принимала уже гостей. Самой ей пришлось бывать на приемах, но ... и наконец она нашла, на что опереться. Очень просто: рядом встал лорд Ферисборн, хозяин замка ли, дома, все равно: стоит только чуть повернуть голову, и она увидит рядом его высокое плечо, рука незаметно оперется на подбадривающую руку. Он ведет ее, уверенно и свободно, от одного к другому, вместе раскланивается, сдержанно улыбается, говорит, и улыбка не меняет внимательных, спокойно рассматривающих серых глаз, корректной, чуть удивляющейся иногда вежливости -- как тогда, в этот сумасшедший, солнечный, с ярко белосиними тенями день... а ведь это конечно, надо нарисовать: "Первый прием"! Новая тема для картины. Таюнь загорелась совсем не английской сдержанностью, и стала почти красивой. ("У нее коронки в глазах вспыхивают" -- отметил про себя Апсит.)

Тот же большой, грузный Апсит, с круглыми плечами, круглой темноволосой головой с легкой проседью, и темно карими, внимательно поблескивающими глазами, удовлетворившись обильной закуской после не менее обильного возлияния -- водрузился во весь свой рост посреди зала, обвел его рукой, и слегка усмехаясь полными губами, произнес неожиданно для всех громовую речь.