О нас - наискосок

Несмотря на все, "Белая книга" была собрана. Она существовала, как мне помнится, в трех или четырех экземплярах Точно же я знаю только то, что один экземпляр Гинзбург сам передал в КГБ, дабы показать, что свою деятельность он считает легальной. Об этом его жесте (сегодня он даже мне представляется иррациональным, но легко быть умной задним числом) я узнала по телефону от Тамары Казавчинской. То, что она мне сказала, сегодня может показаться репликой из глупого шпионского фильма. Тогда же это было, если угодно, следование элементарным правилам гигиены. А услышала я следующее: "Для Иры (невесты Алика - Р. Ф.) книга Фейхтвангера "Успех" стала теперь вполне актуальна".

Суть конфликта в этом романе в том, что еще в до-гитлеровской Германии главный герой - писатель - за свою статью (или книгу - уже не помню точно) попадает в тюрьму, а его невеста посвящает свою жизнь борьбе за его освобождение. Именно в те годы "Успех" многие из нас перечитывали.

Позже рассказывали, что в КГБ Алику сказали: "Мы вас посадим, Гинзбург. Но не за это". И посадили. Это был обвал. Как я уже сказала, Алик и Людмила Ильинична жили открытым домом. Снобизм этой семье был органически чужд. Поэтому двери там действительно были открыты для каждого. Так, с Аликом много лет дружила моя знакомая Галя З. - славный человек и вообще "своя в доску". Ее особо не занимали ни политика, ни новые художественные течения, так что посреди какого-нибудь спора о кубизме она могла увести Алика на кухню со словами "Пойдем выпьем!". Конечно, у Алика был ее телефон - и сотня или сотни других.

Было, таким образом, немало людей, которые любили Алика, а позже жалели его, Иру и его маму, но при этом они отнюдь не были готовы к вызовам на Лубянку, обыскам и угрозам. Получалось, что их вовлекли в "политику" помимо их воли. Особенно усложнялось дело тем, что, как всегда при бессудных расправах, последствия настигали многих вне сколько-нибудь очевидной логики, как свалившийся на голову кирпич.

X. преподавала в школе, и из КГБ туда звонить не стали. У., ее товарищ по курсу, работал в Исторической библиотеке и по необходимости имел доступ к "спецхрану". Это уже было подозрительно, и в библиотеку позвонили. Начальство откликнулось немедленным увольнением с "волчьим билетом". При этом ни X., ни У. не имели отношения ни к "Белой книге", ни к какой-либо иной деятельности: они просто были дружны с Аликом со времен их общей студенческой юности.

Подобные ситуации неизбежно порождали взаимные претензии и ссоры. У. пытался хлопотать о восстановлении на работе - друзья обвинили его в предательстве и карьеризме. Осторожность приравнивалась к трусости, грань между смелостью и бравадой была слишком тонка. Ни у кого еще не было того практического - и трагического - опыта конспиративной деятельности, о котором впоследствии писал Солженицын. Отсюда неблагообразие диссидентской повседневности, где сочетались бескорыстие, безответственность и безбытность. Общий дух этого неблагообразия довольно близко к действительности описан в романе В. Кормера "Наследство".

Болезнь

Еще весной 1966 года я стала чувствовать какое-то недомогание. Мои жалобы "тянули" на хронический аппендицит. Поэтому мама, которая в свои 69 все еще обладала железным здоровьем, все-таки отправила меня к врачу, велев сделать анализ крови. Врачиха посмотрела бумажку с результатами анализа, помяла мой живот и ничего не нашла. Я пыталась убедить ее в том, что число белых кровяных шариков (важнейший показатель воспалительного процесса) для меня было необычно велико, хотя формально оно соответствовало верхней границе нормы. Она только фыркнула.

В начале июля мы уехали в Прибалтику. Оттуда недели через две jOpa привез меня в Москву с сильнейшим кишечным кровотечением. Следующий месяц я помню смутно. В Боткинской диагноз мне поставили сразу. Болезнь моя называлась "неспецифический язвенный колит". Первое слово на языке простых смертных означало, что происхождение процесса неизвестно, последнее указывало на то, что поражен кишечник. Второе служило как бы эвфемизмом - по тяжести это заболевание несопоставимо с обычной язвенной болезнью. Я чувствовала, что дела мои плохи, но не знала насколько. Из литературы вытекало, что - совсем. Все это походило на дурной сон. Я лежала дома на диване и плакала.

Тем временем мама нашла научно-исследовательский институт, где специально занимались этим сравнительно редким в нашей стране заболеванием. (Позже я узнала, почему оно считалось у нас редким - врачи склонны были ставить таким больным диагноз "дизентерия", и больные просто умирали.) Все, что мама могла, - это отвезти меня на консультацию к кому-нибудь главному. Главной оказалась доктор Я., довольно молодая женщина, которая лечила больных вроде меня хирургически.