О нас – наискосок

Когда умер Реформатский, Степанов был в отъезде. И тут оказалось, что на гражданской панихиде никто не готов выступить. Я не была уверена, что мне дадут слово, но передала Елисееву — тому самому, при жизни которого я не смела надеяться на докторскую степень, что буду говорить любой ценой. Неожиданно мне дали слово первой.

По-видимому, я сказала именно то, что хотели услышать близкие и ученики Реформатского. А именно: что он был последний, но «нас» стало не меньше, а больше. Это происходило в разгар отъездов. Меня поняли. После панихиды ко мне подходили люди, благодарили. Так я познакомилась с В. Я. Лакшиным и Ю. Ф. Карякиным. Уже на улице подошла немолодая дама, которая представилась: «Я дочь Дмитрия Николаевича Ушакова». Но вот какое письмо я получила от одного из близких друзей А. А., который знал о том, что произошло с моей докторской диссертацией, да и меня знал много лет:

«Дорогая Рита!

Вы очень хорошо вчера говорили у гроба А. А. Реформатского. Но Вы так плохо выглядите! Бросьте все это, пожалейте себя и Юру!..»

Я ответила резко, пренебрегая возрастом и положением адресата. Но и перед читателем может встать тот же вопрос: а стоила ли игра свеч? Неужели не прожить мне было без такой побрякушки, как докторская степень?

Рациональный ответ был бы таков: жизнь в науке (впрочем, как и в спорте или в искусстве) предполагает соблюдение определенных правил. Шахматист должен участвовать в турнирах, актер — выходить на сцену, художник — выставлять свои картины. Ученый должен не только работать за своим столом, но и печататься, защищать диссертации и т. п. Но в моем случае это лишь часть правды. И не главная.

Главное было в ином. Я была готова утонуть в море: например, если бы кто-то доказал, что я не права по существу. Но конфликт вокруг моей диссертации вообще не касался содержания работы — о нем нигде не упоминалось. Покорно согласиться с интригами Парастаева означало — дать утопить себя не в море, а в унитазе. Если я хотела жить в России — а я хотела именно этого, — то приходилось идти до конца.

Потом в течение многих лет меня спрашивали: «Это правда, что вы подали в суд на ВАК?» До сих пор мой случай остался единственным прецедентом посрамления ВАК с помощью Прокуратуры.

Это была наша общая победа. Все участники моих семинаров разных лет, которые в тот момент были в Москве, собрались у нас в сентябре 1980 года. Сережа Чесноков пришел с гитарой и, как много лет назад, пел песни Окуджавы и Галича.

Оглядываясь назад — 2

Праздничным сбором семинара в сентябре 1980-го кончается мое повествование. И еще раз я оглядываюсь назад, на этот раз — из сентября 1995 года. Сколько лет прошло с тех пор?

Я бы сказала — семь, плюс еще неизвестно сколько, потому что после 1987 года время пошло вскачь. Как сказал Блок, мы услышали «шум переворачиваемых страниц истории».

В разговорах о недавнем прошлом люди, которым к 1987 году было хотя бы тридцать, склонны упоминать те или иные события как случившиеся «до перестройки» (до 1987-го), «до путча» (до 1991 года) и еще до «всего этого» (до 1992-го — т. е до перемен, связанных с повышением цен).

До перестройки нельзя было ездить за границу. До путча 1991-го у нас было партбюро и нечего было есть. До «всего этого» в научно-исследовательских институтах платили зарплату, а в технические вузы поступали по конкурсу. Но при всей общности судьбы, каждый из нас переживает «роковые минуты» истории в одиночестве, замкнутый в свою оболочку. У каждого, тем самым, свои отношения с историческим временем.

Мемуары — способ осмыслить эти отношения, причем — задним числом. Относительно синхронно «роковые минуты» описываются и осмысляются в других жанрах повествований от первого лица — в дневниках и частной переписке. Дневников я не вела, но писем писала много. Особое место в моей жизни переписка стала занимать тогда, когда несколько самых близких моих друзей эмигрировали.

Ниже приводятся письма, адресованные моему другу Андрею, уехавшему в США «после перестройки». Они охватывают почти полтора года — с января 1991-го по май 1992-го. Письма сокращены за счет подробностей, касающихся частной жизни адресата.

Другая жизнь

10 января 1991

Дорогой Андрей,

вот уже второй раз у рождественской елки мы пьем за то, чтобы Вам повезло. Посылаю поздравление, исполненное Марком в какой-то новой технике, где все мы подписались.

Как я поняла из только что полученного от Вас письма, по крайней мере на год работой Вы обеспечены.