О нас троих

— Я не понимаю, почему ты не женился на Мизии. После того, как я оказался таким подлецом и улетучился.

— Потому что ей был нужен ты. — Я не смог удержаться от упрека. — А я всегда был только ее лучшим другом, только так она меня и воспринимала. А улетучиться тебе не удалось.

— Даже когда меня не было? — спросил Марко. — Когда я не писал, не звонил, никак не давал о себе знать? Много лет подряд?

— Нет, — сказал я. — Она не переставала думать о тебе.

— Но ведь и она не давала о себе знать, — возразил Марко. — Не искала меня.

— Это должен был сделать ты, — сказал я, отметая заранее все его возможные отговорки.

— Ну, хорошо, — согласился Марко, — но мне не верится, что она только и делала, что посыпала голову пеплом. А этот аргентинец, великий игрок в поло?

— Он был нужен, чтобы выжить, по твоим собственным словам.

Марко улыбнулся — более жалкой улыбки я никогда не видел:

— То есть, это я во всем виноват?

— Да, ты, — сказал я. — Твоя проклятая дистанция. Мизия никогда не чувствовала себя свободной от тебя, она всегда заполняла пустоту, которую ты в ней оставил.

Прежде, чем что-то сказать, Марко обвел взглядом пивную, полную разгоряченных лиц, жестикулирующих рук, громких голосов, смеха, музыки и дыма:

— По сути, я — причина несчастья всех, так? Не говоря уж о себе самом.

Я был готов ответить ему так, как он заслуживал, как вдруг почувствовал страшную слабость. Я прикрыл глаза и откинулся на спинку стула; мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание от жары, духоты и водки, которая плавила мою кровь.

4

Из глубины густого мутного сна меня вырвала вибрация, от которой весь дом дрожал, будто во время землетрясения: мозг, казалось, подпрыгивал в черепной коробке, в левом плече пульсировала боль. Я попытался лечь поудобнее, но теперь заныло другое плечо, толчки усилились; через закрытые веки полыхнуло светом, потом я услышал голос Марко:

— Ливио, проснись! Ливио!

Я открыл глаза и резко сел: голову пронзила острая боль, затошнило. Марко стоял у постели, с перекошенным лицом, взъерошенный.

— В чем дело? — спросил я, еле ворочая языком.

Думаю, Марко чувствовал себя не лучше: он стоял, наклонившись вперед, казалось, его вот-вот вывернет наизнанку.

— Сара ушла. Карл тоже, — сказал он.

— Куда? — Мутило меня так, что было непонятно, как мне вообще удалось проспать какое-то время, при любом движении подступала тошнота.

— Ушла от меня, — уточнил Марко. — Уже звонил ее адвокат, предупредил, чтобы я не менял замки на входной двери и не вздумал трогать картины и другие ценности. Хотел зачитать мне список всего, что есть в доме, но я сказал, что не в состоянии его слушать.

— А чей это дом? — спросил я, пытаясь разобраться с отвратительным горьким и вместе с тем приторно-сладким вкусом во рту и со смутными воспоминаниями о прошлом вечере, которые просыпались во мне вместе с похмельем.

— Общий, — сказал Марко. — Но я оставлю его ей, пусть не беспокоится.

Собеседником я был сейчас неважным; едва я пошевелился, как накатила такая тошнота, что я пулей бросился в туалет, и меня вывернуло наизнанку.

Не знаю, сколько я проторчал в туалете, наверно, немало; наконец, в дверь постучал Марко:

— Ливио, ты как?

— Плохо, — откликнулся я замогильным голосом.

— Когда полегчает, собирай чемодан, — сказал Марко через дверь. — Мы уезжаем.

— Когда? — спросил я, сидя на синем кафельном полу.

— Когда придешь в себя, — сказал он.

Час спустя мы сидели около дома в старом зеленом «ягуаре», и оба чувствовали себя препаршиво. Марко взял только несколько книг и дисков, кое-что из одежды, пару сценариев и писем, которыми особенно дорожил, засунул все в два старых кожаных чемодана с облупившимися замками. Хоть в чем-то он остался прежним: к вещам он был так же равнодушен, как и раньше, и обходился самым малым.

Мы отъехали от его теперь уже бывшего дома, удобно устроившись на старых кожаных сиденьях; Марко выглядел грустным и растерянным. Я сказал ему, что, когда расставался с Паолой, тоже забрал с собой только пару чемоданов.

— Думаю, у нас с тобой одна и та же болезнь. Вирус неустойчивости, потому мы всегда путешествуем налегке.

Справившись с похмельем, он понемногу оттаял, и в нем вновь забурлила беспокойная энергия.

— Разве не странно? — сказал он. — Долгие годы ты жил с другим человеком в тисках привычек и обязанностей, и вдруг вырвался на волю, вот так. Жутковатая смена обстановки, согласен? Но и невероятное облегчение.

Я кивал, пытаясь подавить мучившие меня рвотные позывы и свыкнуться с переменой сценария.

Мы остановились у бара в стиле пятидесятых; выпили несколько литров кофе и съели что-то рыхлое. Марко с любопытством марсианина рассматривал окружающее нас пространство и кипевшую в нем жизнь: он оглядывался на людей за другими столиками, смотрел на симпатичную официантку, которая узнала его и, проходя мимо, каждый раз улыбалась. Наливал кофе до краев в мою чашку, приговаривая:

— Пей, Ливио, пей. Тебе станет лучше.