О нем и о бабочках

А потом старший Иосиф заболел. Начиналось все как обычная простуда, с соплями и кашлем. Двадцатитрехлетний молодой человек не понимал, что с ним происходит и отчего все так плохо в нем. Он перестал сосать пересохшим ртом материнскую грудь, утерял физическое влечение и все держал свою голову в слабеющих ладонях, пытаясь выдавить из черепа нестерпимую боль. Он рычал, но сил в его организме сильно убыло, а потому рык не львиным был, а кошачьим. Все средства перепробовала Даша, даже топленый олений жир внатирку и внутрь. Но тщетно, а потому женщина решилась вызвать скорую, которая увезла его и ее в ближайшую больницу, а маленький Иосиф остался в группе продленного дня, где обыгрывал всех подряд в шахматы, даже старшеклассников.

– Он неврологический! – неустанно повторяла в больнице Даша. – Он сам на вопросы не ответит! – объясняла медсестре.

Как оказалось, объяснять ничего и не надо было. Вышедший к матери пожилой врач с калининской бородкой рассказал, что у молодого человека какой-то мудреный менингит и что же мамаша раньше к медицине не обратилась? – попенял.

– Идите прощайтесь, – сказал доктор.

Она еще не понимала, а потому спросила:

– Надолго? Я здесь, на диванчике, подожду…

– Он умирает… Да-с, надолго. Очень…

Она стояла в коридоре, чувствуя, как ее ноги врастают в пол, отяжелевшие, словно бетоном налитые. Когда до нее дошел смысл сказанного, она шатнулась в сторону палаты, где умирал ее сын и муж. На негнущихся ногах прошла внутрь, оглядела склонившихся над Иосифом врачей и сведенными губами попросила всех уйти, оставить ей хоть две минутки его жизни… А потом, оставшись наедине с ним, прилегши на больничную кровать, она вытащила правую грудь, поднесла ее к мертвенному рту сына и, надавив на нее, выцедила каплю. Иосиф краешком серого языка поймал ее, втянул язык обратно и в одно мгновение умер.

Хоронили старшего Иосифа на каком-то деревенском кладбище в Козино, возле Солнцево. Все было обставлено просто и совсем дешево. Без батюшки, без приглашенных, только с маленьким сыном, она стояла над свежей могилой и стучала палочкой в детский барабан, словно шаман бил в бубен.

И не ведала Даша, что на другом конце города Москвы в тот же день умерла молодая женщина от недиагностированной болезни. Ей было столько же, сколько и старшему Иосифу, и у нее осталось дочь… Надо добавить, что умершая женщина в свою очередь была дочерью некоей Марии, попросту Маши. Той Маши из валютного магазина, с которой когда-то, в те времена, когда жизнь казалась вечной, провел веселую ночь молодой Иратов…

И зажила Даша с маленьким Иосифом сиротливо. Молочный ручей в грудях пересох, женщина от страданий сделалась худой и мосластой, только лицо оставалось круглым. Ей каждую ночь снился умерший Иосиф, она мучилась виной, что не уберегла сына и мужа, понимала, что от невежества случилась трагедия. Она тихо выла в подушку, чтобы не напугать ребенка, и все больше удивлялась, что сын ни разу не вспомнил отца.

– Не держи в себе! – обнимала Даша Иосифа. – Выпусти птицу смерти, станет легче.

– Ее нет во мне.

– Просто ты не хочешь вспоминать отца, а надо, ведь он твой отец. Я вот своего все время вспоминаю, деда твоего, Иосифа Бродского, нобелевского лауреата, еврея.

– А я не вспоминаю.

– Почему? Поедем в воскресенье на могилку?

– Там холодно и ничего в земле нет.

– Отец там твой зарыт.

– Тело его зарыто. А отец нынче в другом месте.

– У Бога? – спросила Даша.

– Кто такой Бог?

– Это Тот, Кто нас создал.

– Значит, у него. И зачем тогда ходить к могиле, если отец оставил свой сломанный скафандр, уйдя к… Богу, а мы этот ненужный скафандр закопали? Сто́ящую вещь отец бы здесь, в яме, не оставил…

Даша никогда не слышала столь непонятных речей от своего сына, а потому смотрела сейчас на него словно на перерожденного. Вероятно, она упустила момент возрастания ума Иосифа, будучи поглощенной больным приемным сыном, физическими отношениями с ним и его будущим.

– Сыночек, – поведала она, – я не была рождена умной, оттого знания ко мне пришли, но я их не впустила, не понимала, для чего они. А потому то, что ты говоришь, мне непонятно.

– Ты моя мать! – по-взрослому признал Иосиф. – Нет ничего главнее матери и отца в жизни. Отец ушел, только ты у меня осталась. И мне не важно, сколько ума тебе отпущено… – Мальчик приблизился к матери, обнял ее за талию и прильнул к груди, самому безопасному месту для каждого человека. Она обняла его за голову и целовала долго и страстно, как будто целовала сразу двух Иосифов, или трех, считая отца-поэта.

– И у меня разума нет, – заплакала Даша. – И у твоего отца не было. Все в тебе встретилось и перемешалось. В твоей голове наш разум…