О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания

Долго и молча смотрела моя гостья на «Святую Русь». Ничего экспансивного, все просто, естественно. Картина очень понравилась, а г<оспо>жа В<асильева> понравилась мне. Я попросил ее присесть. Разговорились с неразговорчивой девушкой. Она понравилась мне не только своей красивой внешностью, но и своей скромностью, вернее, какой-то сдержанностью, замкнутостью. Просидела она долго, быть может, дольше, чем в таких случаях бывает. Прощаясь, я пригласил ее заглянуть как-нибудь еще, что и последовало через несколько дней.

Завязалось знакомство, явные симпатии… Дальнейшие визиты привели к тому, что она стала моей невестой, а спустя месяца два я женился на ней. Свадьба наша была в Кисловодске, после чего мы в тот же день уехали в Абастуман ^[309].

Таким образом то, что удержало меня от женитьбы три года назад на Е. А. П<раховой>, не помешало сделать теперь. И такой мой поступок, что я, оставив одну семью, решил обзавестись другой, был самым тяжким грехом в моей жизни. Несмотря на то, что я тогда же усыновил своих детей от Ю. Н. У<русман>, я чувствую и по сей день, что безнаказанно для меня этот поступок не прошел.

Когда я женился второй раз, мне было сорок лет, моей жене Ек<атерине> Петр<овне> двадцать два года.

В Абастумане я был теперь с молодой женой. Там нашел я большой непорядок: помощник Свиньина — архитектор Луценко загрунтовал стены неумело, небрежно. Материал для загрунтовки был взят самого плохого качества, результатом чего было то, что загрунтовка вместе с написанным по ней орнаментом быстро стала отставать от стен. Огромные затраты времени и денег были напрасны.

Я вынужден был поставить перед Вел<иким> Князем вопрос об удалении Свиньина и его помощника и о полном невмешательстве в церковные работы дружественно настроенных к Свиньину лиц. Решено было к докладу Вел<икому> Князю и гр<афу> И<вану> Ив<ановичу> Толстому в качестве вещественных доказательств послать несколько аршин грунта с позолоченным по нем сложным грузинским орнаментом. Грунт этот при малейшем прикосновении к нему ножа отставал от стен лентами. Эти ленты я накатал на вал и в таком виде отправил в Петербург.

В своем докладе я просил Вел<икого> Кн<язя> или все работы по перегрунтовке доверить мне единолично, или освободить меня от работы в Абастуманской церкви. В конце доклада я говорил, что в ближайшие дни уезжаю в Уфу, остановлюсь на несколько дней в Москве.

Устал я тогда страшно, не столько от работ, сколько от борьбы с абастуманцами. Для такой борьбы у меня не было ни охоты, ни призвания. Приехав в Москву, я получил от Вел<икого> Князя следующую телеграмму: «Москва. Академику Нестерову. Письмо Ваше получил. Вполне Вам доверяю, очень надеюсь, что все работы Вами начатые будут продолжаться. Посторонних вмешательств допускать не буду. В сентябре приеду в Боржом. Георгий». Адрес мой не был указан, и телеграфист после долгих поисков нашел меня в гостях.

Таким образом, враг был посрамлен. В Москве, ввиду перегрунтовки церковных стен, я совещался с учеными-химиками. Показал им ленты, снятые со стен храма. Для меня стало совершенно ясно, что злоупотребления были несомненные. Скоро я успокоился. Телеграфировал обо всем своим Абастуманским друзьям. Тогда же из Петербурга в Абастуман было дано распоряжение, чтобы мне впредь никаких препятствий не чинили.

Вместо Уфы я ненадолго проехал в Киев и в сентябре снова был в Абастумане. В Боржоме был принят с докладом Вел<иким> Князем Георгием Михайловичем, энергично подтвердившим то, о чем он телеграфировал мне в Москву. Я и на этот раз был приглашен к высочайшему столу. После второго блюда бывший моим визави Великий Князь Николай Михайлович предложил выпить за успешный ход моих работ. Я благодарил.

За обедом и после него разговор шел о художестве и художниках. Интересным собеседником был В<еликий> К<нязь> Николай Мих<айлович>, — большой поклонник скульпторов Трубецкого, Валгрена. Остальные были попроще, поругивали декадентов, причем досталось почему-то В. В. Верещагину и даже такому «любимцу публики», каким тогда еще оставался Константин Маковский.

На прощанье В<еликий> Князь Ник<олай> Мих<айлович> пригласил меня, когда я устану в Абастумане, приехать к нему отдыхать. Я благодарил, но приглашением не воспользовался.

В Абастумане я нашел все в порядке. Работы по перегрунтовке шли ускоренным темпом. Вскоре оказалось, что купол, заново перекрытый Свиньиным (что обошлось будто бы тысяч в сорок), с появлением осенних дождей стал вновь протекать. Работать в нем было невозможно, о чем я и телеграфировал В<еликому> Князю, предлагая созвать комиссию.