О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания

Великий Князь по специальности был военный инженер и приватно занимался архитектурой. По его проекту был построен так называемый «Княгинин монастырь» в Киеве, где жила и скончалась мать Великого Князя. Архитектура его не была талантлива. Держал он себя у нас в Соборе просто, искренне восхищаясь работами Васнецова. Понравились ему и мои образа иконостасов, особенно Борис, Ольга и Михаил. И того больше — запрестольное «Рождество». Слова — «прелестно, удивительно» — говорили, что мои работы произвели на него сильное впечатление. Прахов, подхватив слова гостя, заметил, что «моего друга Михаила Васильевича сравнивают теперь с Пювис де Шаваном. Конечно, как вы видите, такое сравнение ошибочно»…

Наслушавшись любезностей, мы распростились с гостем, с тем, чтобы встретиться с ним в квартире Прахова. Понимал ли что в живописи Великий Князь или нет — не знаю. Одно было ясно тогда для меня, что соборные фонды мои должны были подняться, хотя от похвал этих ни талант мой не вырастет, ни писать, ни рисовать лучше я не стану…

На другой день после посещения Великим Князем собора, он был и пил чай у Праховых. Васнецов и я были приглашены, Сведомских и Котарбинского не было.

Держал себя Великий Князь еще проще и любезнее, чем накануне. Вспоминал виденное вчера, и вообще весь разговор вертелся около Собора и нас, там работающих. Он расспрашивал обоих о том, что мы работаем вне Собора. Просидев часа два, любезно с нами простившись, провожаемый всеми присутствующими и сказав мне на прощанье, что «рад был со мной познакомиться, что мои образа ему и до сих пор мерещатся», он уехал.

После этого Прахов ко мне стал еще более внимателен. Все ездили в Собор осматривать иконостасы. В. М. Васнецов в тот день высказал, что успех мой, особенное внимание Великого Князя есть несомненный «житейский успех». За мной он считает их три: первый, самый серьезный и глубокий, хотя и тихий — это «Пустынник», затем — «демонстративный» успех «Варфоломея» и третий, теперешний, с иконостасом — «житейский».

Пусть будет так, подумал я тогда, но теперь надо работать еще с большим напряжением, памятуя, что успехи так же скоро уходят, как и приходят.

В ближайшие после этого соборного события дни Прахов со мной имел один из очень резких и серьезных разговоров и сообщил мне, что сейчас Киевская Печерская лавра ведет с ним переговоры о росписи Великой лаврской церкви. Что в случае удачных переговоров, соглашусь ли я принять участие в росписи, так как он, Прахов, возлагает на Васнецова и на меня все свои надежды.

Я просил дать мне время подумать и, посоветовавшись с Виктором Михайловичем, дал приблизительно однозначный ответ, что работа в Великой церкви нам по душе, но что ответ окончательный мы сможем дать только тогда, когда все закончим и сдадим во Владимирском соборе, что те цены, что мы брали здесь, совершенно немыслимы в будущем и что в том случае, если переговоры в Лавре когда-либо придут к благополучному концу, то я хотел бы получить темы, соответствующие характеру моего дарования, причем указал на жития преподобных Антония и Феодосия Печерских ^[198].

Ответом моим Прахов удовлетворился, причем высказал мысль, что я «расту у всех на глазах», что предстоящая поездка за границу даст мне то, что «язык мой приобретет твердость и прекратится разноречие в суждениях обо мне», которое тогда существовало. Прахов настойчиво и горячо советовал мне не бросать натуры, чаще прибегать к ней, потому что ничто так не оздоравливает усталого творческого организма художника, как живая натура, общение с ней, любовь и доверие к животворящим силам природы.

Эти драгоценные советы я никогда не забывал и навсегда сохранил за них признательность Прахову.

Работы в Соборе в это время шли усиленным темпом. Вставали мы часов в семь, около восьми оба были уже на лесах. В двенадцать шли завтракать, отдых до трех и снова работа до шести.

Между тем приближался день моего отъезда за границу. Паспорт был уже в кармане. Все работы сданы. Все корректуры сделаны. Деньги с Комитета получены…

Помню, в эти последние дни перед отъездом в Константинополь в Соборе был архиепископ Казанский — Владимир, друг тогда нашумевшего митрополита Сербского — Михаила. Мне пришлось показывать Собор Владыке. Он был в нем и раньше, называл его «золотым храмом». Владыка напомнил мне лицом Крамского: тот же открытый взор, то же важное благодушие.

Гость подробно осмотрел все. В «Воскресении» ему понравилось то, что я взял воинов, в «Рождестве» — Богоматерь. Очень хвалил «Бориса и Глеба». Узнав, что я еду в Италию, благословил меня, обнял, расцеловал. Уходя выразил желание быть на освящении Собора. (Он скончался до его освящения.) Я благодарил от лица всех соборян важного гостя.

Итак, на днях снова в путь. Посмотрим, что-то мне на этот раз даст заграница.

Мозаики Константинополя, Греции, Италии. 1893

Я — в Одессе, на палубе парохода «Царица». 26 июля 1893 года выезжаю в Константинополь. Одесса, осмотренная мельком, мне понравилась. Я люблю море, люблю приморские города.