О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания

В предисловии к воспоминаниям «О пережитом» Нестеров писал: «Воспоминания, мемуары — удел старости: она живет прошедшим, подернутым дымкой времени». Обычно это так, но его случай представляет в известной мере исключение. Нестеров начал писать свои воспоминания («Мое детство») молодым, тридцатилетним человеком, в середине девяностых годов, пытаясь понять особенности формирования своего пути в искусстве. В двадцатые годы, когда он начинает работать над воспоминаниями систематически и особенно интенсивно, его «старение» как художника было лишь кажущимся: подспудно шла уже напряженная работа, принесшая «второе дыхание» живописцу. И записки, как он называл тогда свои воспоминания, были новой формой выражения его творческих порывов.

Писательский труд всегда привлекал Нестерова, особенно если к нему приводило ощущение внутренней необходимости самовыражения, подобное тому же стремлению к живописи. Уже первый, опубликованный им в 1903 году очерк — о Левитане — показал незаурядное литературное дарование автора.

Напряженная работа над большими картинами, над церковными росписями надолго отрывала Нестерова от собственного литературного труда, от спокойного вглядывания в прошлое. Тем не менее в 1913 году он пишет очерк о Перове, через три года — краткий, но глубоко прочувствованный некролог памяти безвременно ушедшего Сурикова, чуть позднее — статью, воздающую дань «истинному эллину наших дней» профессору А. В. Прахову. Через короткое время он создает небольшой этюд, посвященный большому другу русских художников — Е. Г. Мамонтовой.

К систематической работе над воспоминаниями «О пережитом» Нестеров приступает лишь в 1926 году, в год сорокалетия своей художественной деятельности, в письмах к родным и друзьям он подробно сообщает, как движутся «Записки». «Много теперь пишу. Написал уже о появлении „Пустынника“… следовательно, половину своих воспоминаний написал уже. Потому считаю половиной, что намерен кончить их 17-м годом, когда мне было пятьдесят пять лет. Местами выходит жизненно…» — пишет Нестеров жене из санатория в Гаспре^[17], где он в течение двух лет отдыхал осенью и где ему особенно хорошо работалось.

В конце января 1927 года он извещал из Москвы Турыгина: «Мои „воспоминания“ идут, в общем, неплохо. Написано до приглашения меня в Киев. Причем написан ряд этюдов-характеристик приятелей-художников. Некоторые, по отзывам слышавших, удались… В ближайшее время приступаю к Владимирскому собору. Вот там и придется говорить о Васнецове. Ведь там, на лесах собора, произошло наше знакомство. Кроме Васнецова придется вывести ряд лиц, а главное Прахова и его семью. Это задача интересная, хотя и очень трудная. Работаю с интересом. Хотел бы кое-что прочитать тебе…»^[18] Еще одно сообщение старому другу: «Пишу я сейчас 1903 год. На днях начну 1904. Письма и помогают, и осложняют многими забытыми подробностями»^[19].

Здесь речь идет о весьма важном в технике написания мемуаров Нестеровым обстоятельстве. Во избежание фактических ошибок, для уточнения событий, Нестеров использовал эпистолярные материалы тех лет — свои письма к родным, друзьям и особенно своеобразную летопись, в которую сложились его письма к Турыгину, охватывающие почти полвека их дружбы. Опираясь на них в работе над воспоминаниями и даже частично воспроизводя их, он в то же время не делает это академически педантично.

Письма цитируются не буквально, а с перестановкой слов и даже абзацев, что делает текст воспоминаний более выразительным.

Необходимо отметить, что в последнее десятилетие своей жизни Нестеров был склонен преуменьшать значение своей переписки с А. А. Турыгиным, хотя именно эти письма положены им в основу многих страниц воспоминаний. Перед началом систематической работы над воспоминаниями он писал: «…Сорокалетняя переписка наша — все эти шестьсот-семьсот писем не содержат в себе ни обмена мыслей, или чувств о художестве, или „идеалах“ вообще. Ничего заветного в них говорено не было и писать другу Т<урыгин>у об этом заветном было бы праздным делом. И, однако, в этих письмах проходит вся моя внешняя жизнь, а она все же была полная, разнообразная, деятельная»^[20]. Это высказывание кажется не вполне справедливым, ведь именно в письмах Нестеров излагает взгляды на роль художника и на ряд важнейших проблем искусства рубежа столетия. Именно с Турыгиным делится трудностью совмещать церковные работы со «свободной» живописью. Именно ему адресует свои письма о Толстом, подробнейше информирует о ходе работы над своей «главной» картиной десятых годов «Душа народа». Реакция Турыгина на признания и высказывания Нестерова далеко не всегда адекватна им, но тому часто нужен был не собеседник, а просто слушатель, на скромность и преданность которого он мог вполне положиться.