О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания

Я с напряженным вниманием вглядываюсь в ее подробности. Все прекрасно, пропорционально. Красивый материал — камень зеленовато-желтый, как бы горчичного цвета. Купол каменный, красноватого приятного тона. Прекрасная паперть, кое-где осторожно введен оригинальный грузинский орнамент, высеченный из камня же. Справа небольшая, изящная, значительно ниже церкви, колокольня. Церковь алтарной стеной почти касается покрытых хвойным лесом гор. Она рисуется красивым пятном на их темно-зеленом фоне.

Вот и церковь осталась позади. Строения справа и слева речки выглядят все лучше, богаче. Это уже напоминает то, что было всем давно известно на Северном Кавказе от Минеральных Вод до Кисловодска. Проезжаем нечто вроде маленьких скверов. Это «Первая» и «Вторая» рощи — место прогулок абастуманцев, где тогда в известные дни и часы играла музыка, где и мне позднее приходилось бывать, отдыхая от работы, со своими думами и заботами, коих я еще не мог предвидеть в такой мере, как это случилось.

Когда же дворец? — Ямщик говорит: «Скоро!» — еще несколько минут, я слышу: «Вот дворец!» Перед моими глазами открывается нечто деревянное, похожее на подмосковную дачу где-нибудь в Перловке. Однако это и есть «Дворец», где сейчас обитает Цесаревич Георгий Александрович — Наследник Российского престола.

Четверка белых коней подкатила к «свитскому» большому, каменному корпусу, остановилась у подъезда. Выбежал камер-лакей, принял меня и мой чемодан.

В приемной ожидал меня состоящий при Великом Князе Георгии Михайловиче полковник Ф. В. Дюбрейль-Эшаппар. Познакомились, и он проводил меня в отведенную мне комнату — комнату для «гостей Цесаревича». Оставил меня там, предупредив, что, когда я приведу себя в порядок, он зайдет за мной, так как В<еликий> К<нязь> Георгий Михайлович желает тотчас же меня видеть, и я должен буду теперь же представиться Цесаревичу, который ждет меня у себя.

Новизна положения обязывала меня к особой осторожности. Я не раз слыхал, что в том заколдованном мире, куда я сейчас вступал, под личиной самой отменной любезности можно было встретить немало коварства, лицемерия…

Я с обычной своей поспешностью совершил свой туалет, надел сюртук (сказано, что фрака не нужно) и ожидал, когда за мной явится полковник. Он не заставил себя ждать, и мы отправились.

В бильярдной меня ждал Вел<икий> Кн<язь> Георгий Михайлович. Очень высокий, как все «Михайловичи», с длинными усами, как у китайца, — он был в тужурке. Встретил приветливо, просто. У него была открытая улыбка, видны были крепкие, крупные зубы. Они сверкали из-под черных, книзу опущенных усов.

Поговорили о дороге (Вел<икий> Кн<язь> знал о болезни моей Олюшки). Вообще он старался всячески ввести меня в обстановку для меня новую, необычную. Сказал, что через каких-нибудь полчаса мы должны отправиться во дворец. «Ехать так ехать», — подумал я, как диккенсовский попугай, и, одевшись, мы отправились через двор к подъезду дворца.

Подходим ближе, я вижу — у подъезда стоят три небольших чухонских лошадки, запряженные в чухонские же санки. В тот же миг замечаю на крыльце Цесаревича. Он в бурке, в морской фуражке, надетой «по-нахимовски» — сильно на затылок. Чем ближе мы подходим, тем фигура Цесаревича делается яснее, из-под бурки заметны тонкие-тонкие, как спички, ноги в высоких сапогах… и лицо, такое красивое, породистое, тонкое, с небольшими темными усами, такое измученное, желтое, худое-худое… Вся фигура согбенная, старческая, глубоко несчастная, какая-то обреченная, покинутая. Сзади свита — морской офицер и два-три штатских.

Мы поднялись на крыльцо. Вел<икий> Князь представляет меня, я снимаю шляпу. Цесаревич здоровается, спрашивает о том, как я доехал, причем зловещий румянец появляется на впалых, как у покойника, желтых щеках его.

Цесаревич предлагает поехать сейчас же засветло осмотреть церковь. Мы садимся в санки: Цесаревич с Вел<иким> Князем Г<еоргием> М<ихайловичем>, я с полковником Эшаппаром. В третьи санки садятся морской офицер и штатский. Первый был состоящий при Цесаревиче лейтенант Бойсман, второй — Статский лейб-медик Айканов.

Поехали, правили сами, без кучеров. Через десять-пятнадцать минут были в церкви, где уже нас ждали духовник Цесаревича протоирей К. А. Руднев и еще какие-то лица.

Церковь внутри была очень обширна. Прекрасный белого с розовым мрамора иконостас с образами Бруни (внука знаменитого), причем мне тут же было сказано, что образа эти временные и их решено заменить моими.

Стены были оштукатурены и очень хорошо расположены, хорошего размера, — приятного для росписи. Архитектором церкви был старик Симансон, давно, в молодости, состоявший при Наместнике В<еликом> К<нязе> Михаиле Николаевиче. Симансон был талантливый художник, но, как говорили, плохой техник, что поздней и обнаружилось в Абастуманской церкви.

Осмотр длился около часу. Мы двинулись домой. Стало темнеть, так как ущелье рано скрывало от абастуманцев солнце, — оно ненадолго заглядывало туда.