О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания

На другой день ожидали Государя с дочерьми. Путь до Обители был занят народом. В церкви собрались приглашенные. Колокольный звон возвестил, что Государь подъехал. На паперти он был встречен Настоятельницей, в трапезной о<тцом> Митрофаном в великолепных пасхальных облачениях с крестом, возле диакон со святой водой.

Государь появился в дверях с дочерьми. Они были в одинаковых светло-розовых туалетах. Со своей обычной манерой, поправляя на себе портупею шашки, Государь подошел к месту, где ожидал его о<тец> Митрофан, такой благообразный, радостный.

В кратком приветствии к Царю было вложено столько задушевной, трогательной заботы о нем. О<тец> Митрофан едва ли говорил 3–5 минут, но эти минуты были захватывающего напряжения. Что и как говорил о<тец> Митрофан ни в какой мере не было похоже на красноречие церковных витий, и мне почему-то вспомнилась в те же минуты… Дузе. Она могла бы вложить такую нежность, такое же проникновенное чувство, могла бы взволновать всех.

После приветствия был краткий молебен. Государь подошел к кресту, поцеловал руку отца Митрофана, поблагодарил его.

Вел<икая> Княгиня представила нас со Щусевым Государю. Он знал нас обоих. Ласково поздоровался, и все двинулись к иконостасу. Он был из серебряной басмы, по рисункам Щусева, так же, как и деревянные резные двери, клироса, подсвечники. С солеи хорошо видны были картины «Воскресение» и «Христос у Марфы и Марии». Вошли в алтарь. Государь был в прекрасном настроении, был к нам обоим как-то доверчиво-доброжелателен… В те минуты я еще раз испытал то же, что и во Владимирском соборе тогда еще начинающий художник, за спиной которого стоял опытный импресарио — Прахов, только теперь за все отвечал я один.

В алтаре особое внимание было обращено на «Литургию Ангелов». Государь спросил, какими источниками пользовался я. Я назвал запрестольную фреску Гелатского монастыря (около Кутаиса) и нашу вышитую пелену XVII века. «Южный тип Ангелов более отвечает Грузинской фреске», — заметил Государь.

Мы вернулись в трапезную к картине «Путь ко Христу», попутно я давал свои объяснения росписям, объяснил содержание картины, в основу которой положены Евангельские слова: «Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененнии». В свою картину я ввел современную толпу нуждающихся в Христовом утешении, чтобы тем самым острее дать почувствовать — испытать религиозное чувство, блекнущее в наши дни. Мысль моя была одобрена.

Пребывание Государя близилось к концу. Вел<икие> Княжны стали в ряд, присутствующие стали подходить, чтобы откланяться им. Церемония утомительная и едва ли необходимая. По окончании ее Государь со всеми простился и, подавая мне руку, ласково и громко сказал: «Превосходно». Присутствующие окружили Царя и Вел<иких> Княжен, проводили их до покоев Вел<икой> Княгини и оставались в саду до того момента, как Государь вышел от Великой Княгини и, простившись со всеми еще раз, уехал.

В тот раз Государь выглядел моложе, походил больше на старшего брата юных, в светло-розовых платьях девушек, чем на отца их. По Ордынке стоял народ, кричал ура… Автомобиль быстро скрылся из глаз…

Вел<икая> Кн<ягиня> и все присутствующие были довольны, что все прошло так просто, насколько было возможно, неофициально. Все недоумевали, почему не была молодая Императрица, однако скоро стало известно, что на другой день она обещалась быть.

К двум часам следующего дня снова были в Церкви. Государыня приехала в коляске. Опять та же церемония, что и накануне. Царица вошла такая пышная, красивая. 0<тец> Митрофан обратился к ней с приветствием. Начался краткий молебен. Во время него Императрице сделалось дурно: она быстро изменилась в лице и едва успели подкатить заранее приготовленное кресло, она тяжело опустилась в него, почти без сознания.

Общее смятение. Однако больная скоро овладела собой. Кресло медленно катили по церкви, остановили у правого клироса.

Началась невероятно томительная церемония. Императрица изможденная, хмурая, со вспыхивающим алым румянцем на щеках стала раздавать подходившим к ее руке печатное изображение Федоровской Божией Матери. Процедура эта длилась несказанно долго. Кто подал Царице эту несчастную мысль, зачем нужно было утомлять больную, мрачно, но терпеливо выполнявшую свою тяжелую обязанность. Все были рады, когда церемония кончилась и больная в своем кресле удалилась в покои Вел<икой> Княгини, откуда она никем не замеченная, не провожаемая уехала во дворец. У несчастной Императрицы не было дара привлекать к себе сердца людей. Недолго после этого Царская семья оставалась еще в Москве.

Помню в тот день званый обед у Харитоненко. Были директор Эрмитажа гр<аф> Д. И. Толстой, гр<аф> Олсуфьев и я с женой. Пили за мой недавний успех, за мое здоровье. Тогда же было окончательно решено, что я буду писать образа главного иконостаса в Сумской собор.