О понятии иронии

С. Кьеркегор О понятии иронии Законность иронии с точки зрения мировой истории. Ирония Сократа В приведенном выше распространенном определении иронии как бесконечной абсолютной отрицательности уже достаточно сказано о том, что ирония направлена не против отдельного феномена, отдель-ного существования, но что все сущее становится чуждым иронично-му субъекту, а он становится чуждым всему сущему, и как действи-тельность утрачивает для него свою законность, так и он в некото-рой степени становится недействительным. Слово "действитель-ность" употреблено здесь прежде всего в значении "исторической действительности", т. е. действительности, существующей в опреде-ленное время и при определенных обстоятельствах. Это слово может употребляться и в метафизическом смысле, как например, когда речь идет о метафизической проблеме отношения идеи к действительнос-ти, но не к той или иной действительности, а к конкретизации идеи, которая является ее действительностью; слово "действительность" может употребляться также по отношению к исторически осущест-вленной идее. Эта последняя разновидность действительности меня-ется со временем. Это не означает, что вся совокупность существова-нии, составляющих историческую действительность, не имеет вечно объединяющей ее связи, но у каждого поколения, отделенного от других временем и пространством, своя, данная ему действитель-ность. Мировой Дух во всех своих проявлениях остается самим со-бой, чего нельзя сказать о поколении, существующем в определенном времени, и о существующих в определенном времени отдельных ин-дивидах. Им дана некая определенная действительность, и не в их власти отказаться от нее; ход мирового развития ведет за собой того, кто сам этого желает, и насильно увлекает за собой того, кто этому противится. Идея сама по себе конкретна, и поэтому она постоянно стремится стать тем, что она есть, т. е. стать конкретной. Такой она может стать только через поколение и отдельных индивидов. Здесь проявляется то противоречие, через которое осуществляет-ся развитие мира. Данная поколению и составляющим его индивидам действительность законна для них, но для того, чтобы развитие не остановилось, эта действительность должна вытесняться другой, и это также должно происходить через поколение и в поколении и со-ставляющих его индивидах. Данной современникам реформации дей-ствительностью был католицизм, но вместе с тем он был и той действительностью, которая как таковая не обладала для них закон-ностью. Так происходит столкновение одной действительности с дру-гой, и в этом столкновении заключен глубокий трагизм мировой истории. Индивид имеет право на существование, данное ему мировой историей, и одновременно он обречен. В той степени, в которой к не-му приложимо последнее, он - жертва; в той степени, в которой ин-дивид имеет право на существование, он - победитель. Он побежда-ет, становясь жертвой. Это свидетельство того, насколько последова-тельно развитие мира; настает черед более истинной действительнос-ти, но она уважает действительность уходящую; это не революция, а эволюция; уходящая действительность еще заявляет о своем праве на существование тем, что требует жертву, новая действительность - тем, что приносит ее. Но эта жертва всегда необходима, потому что настает черед истинно нового, ведь новая действительность - это не простое следствие уходящей, она содержит в себе гораздо большее; новая действительность - это не простое исправление уходящей, но и новое начало. В каждый поворотный момент истории происходит двоякое дви-жение. С одной стороны, вырывается вперед новое, с другой - вы-тесняется старое. Когда приходит время нового, появляется индивид-пророк, который различает вдалеке его смутные и неопределенные очертания. Индивид-пророк не знает грядущего, он лишь предчувствует его. Он не может осуществить его, но он потерян и для той действительности, которой принадлежит. Однако он мирно уживается с ней, потому что она не ощущает никакого противоречия. Затем по-является собственно трагический герой. Он борется за новое, он стре-мится уничтожить то, что представляется ему отжившим, но его цель состоит не столько в уничтожении старого, сколько я осуществлении нового, и тем самым, косвенно, в уничтожении старого. Старое долж-но отступить, а для этого - предстать во всем своем несовершенстве. И здесь мы встречаемся с ироничным субъектом. Для него данная действительность уже полностью потеряла свою законность, она ка-жется ему несовершенной формой, стесняющей движения. Но нового он не знает, он знает лишь, что настоящее не соответствует идее. Ему предстоит вершить суд. Иронизирующего (Ironiker) можно в некото-ром смысле считать пророком, потому что он все время указывает на грядущее, но что это такое - не знает. Он пророк, но его положение противоположно положению пророка. Пророк идет рука об руку со своим временем, и именно из своего времени он различает грядущее. Как уже было сказано, пророк потерян для своего времени, но лишь потому, что он погружен в свои видения. Иронизирующий же вышел из рядов современников, он противопоставил себя своему времени. Грядущее скрыто от него, лежит за его спиной, а он должен уничто-жить ту действительность, против которой он так враждебно настро-ен, на которую направлен его испепеляющий взор. О его отношении к современности можно сказать словами священного писания: "вот, входят в двери погребавшие мужа твоего; и тебя вынесут" *. Ирони-зирующий - тоже жертва, и хотя он не всегда должен в прямом смысле пасть жертвой, но рвение, с которым он служит мировому ду-ху, пожирает его. Эта ирония, понимаемая как бесконечная абсолютная отрица-тельность. Она - отрицательность, потому что она только отрица-ет; она - бесконечная отрицательность, потому что она отрицает не просто тот или иной феномен; она - абсолютная отрицательность потому что она отрицает в силу некоего несуществующего Высшего. Ирония ничего не утвержадет, постольку то, что должно быть утвер-ждено, лежит за ней. Ирония - это божественное безумие, буйствую-щее, как Тамерлан, и не оставляющее камня на камне. Это - ирония. Для любого поворотного момента в истории характерна эта форма-ция (Formation), и было бы небезынтересно с исторической точки зрения проследить ее развитие. Не углубляясь, впрочем, в этот воп-рос, приведу лишь несколько примеров из близкого к реформации времени: Кардано, Кампанелла, Бруно. В некоторой степени воплоще-нием иронии был Эразм Роттердамский. Мне кажется, что на значе-ние этой формации до сих пор обращали недостаточно внимания; и это тем более странно, что Гегель с такой явной симпатией рассмот-рел негативное. А негативному в системе соответствует ирония в ис-торической действительности. В исторической действительности при-сутствует такое негативное, какого никогда не бывает в системе. Ирония - это определение субъективности. В иронии субъект не-гативно свободен; действительности, которая должна наполнить его содержанием, не существует, он свободен от тех уз, которыми связы-вает субъекта данная действительность; но он негативно свободен, а потому неустойчив, и положение его зыбко, так как ничто его не дер-жит. Именно эта свобода, эти неустойчивость и зыбкость вдохновля-ют иронизирующего, он опьянен безграничностью выбора, и если он нуждается в утешении по поводу потери того, что отмирает, он мо-жет найти его во множестве открывающихся перед ним возможнос-тей. Но иронизирующий не отдается во власть этого вдохновения, он преисполнен лишь разрушительного вдохновения. - Но если ирони-зирующий не властен над новым, то возникает вопрос: а как же он может уничтожить старое? Он уничтожает данную действительность с помощью самой же данной действительности, необходимо только помнить, что новое присутствует в нем (гр), как возмож-ность. Уничтожая действительность с помощью самой действитель-ности, он оказывает услугу мировой иронии. Гегель замечает в своей "Истории философии", что всякая диалектика "допускает истинность того, что непосредственно принимается за истинное, но лишь для то-го, чтобы дать выявиться тому внутреннему разрушению, которое со-держится в этих же самых допущениях, и мы можем это назвать все-общей мировой иронией"*. Это очень верное понимание мировой иронии. Каждая отдельная историческая действительность есть лишь момент в осуществлении идеи, и поэтому в ней заключен зародыш ее гибели. Это особенно отчетливо видно в иудаизме, чье значение как переходного момента особенно велико. Глубокая ирония в отношении к миру видна уже в том, что он потребовал от людей исполне-ния заведомо неисполнимых заповедей и пообещал взамен заведомо недостижимое блаженство*. Из исторического отношения иудаизма к христианству явствует, как иудаизм сам себя уничтожил. Пришествие Христа, несомненно, - поворотный момент в истории, и здесь тоже дает о себе знать ироническая формация. Она связана с образом Ио-анна Крестителя. Придти должен был не он **, он не знал, что долж-но было придти, и все-таки он уничтожил иудаизм. Он уничтожил его не с помощью нового, а с помощью его же самого. Он потребовал от иудаизма того, что тот хотел дать - справедливости; но справед-ливости иудаизм дать не мог и потому погиб. Иоанн Креститель уничтожил иудаизм, взрастив зерно его гибели в нем самом. При этом личность самого Иоанна Крестителя остается в тени, он лишь объективное воплощение мировой иронии, лишь орудие в ее руках. Для того, чтобы ироническая формация полностью развилась, необ-ходимо, чтобы субъект осознал свою иронию, чтобы он, осуждая дан-ную действительность, чувствовал себя негативно свободным и на-слаждался этой негативной свободой. А для этого необходима разви-тая субъективность, или точнее, по мере проявления субъективности заявляет о себе ирония. Субъективность чувствует себя противопо-ставленной данной действительности, она чувствует свою силу, за-конность и значение. Чувствуя это, она словно спасает себя из той относительности, в которой ее стремится удержать данная действи-тельность. Здесь ирония правомочна, и потому освобождение субъек-тивности служит идее, даже если ироничный субъект не вполне соз-нает это. В этом заключается гениальность закономерной, историчес-ки обусловленной иронии. Для иронии, не имеющей права на су-ществование, характерно то, что спасающий свою душу теряет ее. Су-дить же о том, правомочна ирония или нет, может лишь история. Ироническое отношение субъекта к действительности не всегда проявляется именно как ироническое. Так, в новое время много гово-рится об иронии и ироническом восприятии действительности; но это восприятие редко выражается иронически. Однако чем чаще это про-исходит, тем вернее и неизбежнее гибель окружающего, тем большее преимущество получает иронизирующий над той действительностью, которую он стремится уничтожить, тем свободнее он становится. Здесь он незаметно проделывает то же самое, что и мировая ирония. Он представляет существующее самому себе, но для него оно не за-конно; однако делая вид, что считает его таковым, иронизирующий ведет его навстречу неизбежному концу. В действиях иронизирующе-го, чье существование закономерно и правомочно, воплощено единство гениального и художественной Ирония как сдержанный момент. Истинность иронии Выше уже упоминалось о том, что в своих лекциях по эстетике Зольгер говорит об иронии как об условии любого произведения ис-кусства. Если мы сейчас в связи с этим скажем, что поэт должен иронически относиться к своему произведению, то тем самым будем иметь в виду нечто иное. Как мастера иронии часто превозносят Шекспира, и нет никакого сомнения в том, что это справедливо. Шекспир, однако, никогда не позволяет субстанциальному содержа-нию улетучиваться, превращаясь в нечто все более легкое и возвы-шенное, а если его лирика иногда и достигает высот безумия, то это безумие все равно содержит значительную долю объективности. Шекспир иронически относится к своему произведению именно для того, чтобы восторжествовало объективное. И тогда ирония одинако-во присутствует везде, она подмечает и выделяет каждую мелочь для того, чтобы все было соразмерно, чтобы все смогло проявиться, чтобы в микрокосмосе произведения установилось то истинное рав-новесие, которое сделало бы произведение устойчивым. Чем большие противоречия заключены в движении, тем больше иронии необходи-мо для того, чтобы сдерживать своенравных духов, стремящихся выр-ваться наружу, и управлять ими. Чем больше иронии, тем свободнее и вдохновеннее поэт парит над своим творением. Ирония не присут-ствует в каком-то отдельном месте произведения, оно все проникнуто ею, и она тоже иронически сдержана. Ирония освобождает одновре-менно и поэта, и его творение, но чтобы это произошло, поэт сам должен быть властелином иронии. Но из того, что поэту в творчестве удается властвовать над иронией, вовсе не следует, что он властвует над ней и в той действительности, которой сам принадлежит. Обыч-но говорят, что частная жизнь поэта никого не касается. Это вполне справедливо; но здесь хотелось бы напомнить о том несоответствии, которое часто возникает в связи с этим. Это несоответствие приобретает тем большее значение, чем менее поэт задерживается в непосредственности гениального. Чем более он от нее отдалился, тем острее для него необходимость в общем миро-воззрении, а значит, и необходимость властвовать над иронией в своем индивидуальном существовании; тем острее для него необходи-мость быть в определенном смысле философом. Если эти условия вы-полняются, тогда поэтическое произведение имеет не только внешнее отношение к поэту, и он может видеть в нем один из моментов свое-го собственного развития. Так, поэтическое существование Гете было настолько грандиозно, что совпало с его действительностью. Но и здесь проявляется ирония, хотя - надо подчеркнуть - сдержанная ирония. Для романтика его поэтическое произведение или любимчик, в котором он души не чает и про которого он и сам не знает, как он появился на свет, или нечто, вызывающее отвращение. И то и другое, разумеется, неверно, истина же состоит в том, что отдельное произве-дение есть лишь момент. У Гете ирония была в полном смысле сдер-жанным моментом, она была духом, служащим поэту. С одной сторо-ны, благодаря иронии произведение закругляется в самом себе; с дру-гой стороны, оно предстает в качестве момента, и все поэтическое су-ществование также закругляется в себе благодаря иронии. Профессор Хейберг как поэт придерживается такого же взгляда; каждая написан-ная им строка представляет собой пример внутренней экономии иро-нии в произведении, и все его творчество проникнуто единым осоз-нанным стремлением, ставящим каждое произведение на предназна-ченное ему место в Целом. Здесь ирония сдержана, сведена к момен-ту; сущность есть не что иное, как явление, явление есть не что иное, как сущность; возможность не настолько жеманна и высокомерна, что не желает осуществиться в какой-нибудь действительности, а действительность есть возможность. Гете всегда разделял это воззре-ние и неустанно претворял его в жизнь. То, что относится к поэтическому существованию, в некоторой степени относится и к жизни каждого индивида. Создание поэтичес-кого произведения еще не означает, что поэт живет поэтической жиз-нью, потому что если между ним и его произведением нет осознан-ной и глубинной связи, то его жизни не присуща та внутренняя бес-конечность, которая является абсолютным условием поэтической жизни (поэтому поэзия часто говорит устами несчастливых людей, и случается даже так, что гибель поэта становится условием поэтичес-кого произведения); но поэт лишь тогда живет поэтической жизнью, когда он сам сориентирован в своем времени, и значит, является его составной частью, когда он позитивно свободен в той действитель-ности, которой принадлежит. Но так жить поэтической жизнью мо-жет каждый второй. Напротив, редкий дар, божественное счастье - поэтически выразить поэтически пережитое - становится лишь за-видной участью избранных. Сдержанная, обузданная в своей дикой, разрушительной беско-нечности ирония никоим образом не теряет своего значения и не ут-рачивает своих полномочий. Наоборот, только когда индивид пра-вильно настроен, а это достигается ограничением иронии, ирония об-ретает свое истинное значение, свою истинную законность. В наше время много говорится о значении сомнения для науки; а ирония для частной жизни является тем, чем сомнение - для науки. И поэтому подобно тому, как ученые утверждают, что нет истинной науки без сомнения, с полным правом можно утверждать, что нет подлинно че-ловеческой жизни без иронии. Сдержанная ирония производит дви-жение, обратное тому, которое совершает ничем не сдерживаемая. Ирония устанавливает предел, делает конечным, ограничивает и со-общает тем самым истинность, действительность, содержание; она наказывает и карает и сообщает тем самым устойчивость и консис-тенцию (Consistents). Ирония - мастер наказывать, но боится ее лишь тот, кто ее не знает, и тот любит ее, кто ее знает. Тому, кто сов-сем не понимает иронии, кто совершенно глух к ее шепоту, тому не достает ео ipso того, что называется абсолютным началом частной жизни, того, что в отдельные минуты крайне необходимо для частной жизни, - купели обновления и омоложения, очистительного креще-ния иронией, которое вызволяет душу из конечности ее жизни, какой бы наполненной эта жизнь ни была; ему не знакомы те свежесть и бодрость, какие испытываешь, когда, если становится слишком душ-но, делая выдох, бросаешься в море иронии, не с тем, разумеется, чтобы остаться там, а с тем, чтобы освеженному, радостно и легко, снова выйти на берег. Можно, пожалуй, согласиться с тем, кто иногда с большим высо-комерием говорит о буйстве и безудержности бесконечного стремле-ния иронии, но если ему неведома бесконечность иронии, скрытая в ней, то он не возвышается над иронией, а стоит ниже ее. Так проис-ходит всегда, когда остается незамеченной диалектика жизни. Необ-ходимо мужество, чтобы не поддаться изощренным или сочувствую-щим уговорам отчаяния, советующего вычеркнуть себя из числа жи-вущих; но отсюда совсем не следует, что любой торговец колбасой, погрязший в сытости и самодовольстве, обладает большим мужест-вом, чем поддавшийся отчаянию. Необходимо мужество, когда горе постигает тебя, когда оно пытается подменить радость - печалью, желание - тоской, надежду - воспоминанием; тогда необходимо мужество, чтобы хотеть радоваться. Но отсюда совсем не следует, что любое великовозрастное дитя со своей слащавой и бессмысленной улыбкой, лучащимся радостью взглядом обладает большим мужеством, чем тот, кого сломило горе, кто разучился улыбаться. Так же и с иронией. И поэтому если и нужно предостеречь от иронии как от ис-кусителя, то нужно и воздать ей хвалу как наставнику. Именно в на-ше время необходимо воздать ей хвалу. Наука в наше время достигла таких огромных результатов, что в трудом может увязать их с до-стигнутым ранее; проникновение не только в человеческие, но и бо-жественные тайны обходится так дорого, что представляется доволь-но сомнительным. Радуясь достигнутому результату, люди в наше время забыли, что результат не имеет никакой ценности, если он не заработан. Горе тому, кто не допускает мысли, что ирония может предъявить счет. Ирония, как и Негативное, - путь; не истина, но путь *. Каждый, у кого есть результат как таковой, не владеет им; по-тому что он не знает пути. Когда вступает в свои права ирония, она указывает путь, но не тот путь, которым вообразивший себя владею- ___________ * Ср. Евангелие от Иоанна: 14, 6. щим результатом может достичь его, а тот путь, которым результат покидает его. Кроме того, задачей нашего времени является перенесе-ние научных результатов в частную жизнь, личное усвоение этих ре-зультатов. Если наука утверждает, что действительность обладает аб-солютной законностью, то необходимо, чтобы она на самом деле при-обрела таковую, и все-таки было бы очень забавно, если бы кто-то, в молодости учивший сам, что действительность обладает абсолютной законностью, и, может быть, учивший этому других, состарился и умер, а действительность так и не обладала бы для него иной закон-ностью, чем та, что он к месту и не к месту проповедовал ту муд-рость, что действительность обладает законностью. Если наука сгла-живает все противоречия, то необходимо, чтобы эта полнокровная действительность воистину стала видимой. Для нашего времени характерна также необычайная восторжен-ность, и удивительно, что в восторг его приводит необычайно малое. Как благотворна здесь может быть ирония! Пусть она накажет то не-терпение, которое хочет собрать урожай, не успев ничего посеять. В жизни каждого так много того, что должно быть отвергнуто, так мно-го диких побегов, которые должны быть срезаны, и здесь ирония очень уместна; потому что, как уже было сказано, функция сдержан-ной иронии чрезвычайно важна для того, чтобы сделать частную жизнь здоровой и истинной. Истинность иронии как сдержанного момента заключается в том, что она делает действительной действительность, в том, что она дела-ет надлежащий акцент на действительности. Этим я вовсе не хочу на манер Сен-Симона обожествлять действительность или отрицать, что в каждом человеке существует или, по крайней мере, должно су-ществовать стремление к высшему и более совершенному. Но это стремление не должно выхолащивать действительность, наоборот, со-держание жизни должно стать истинным и значительным моментом высшей действительности, чьей полноты жаждет душа. Действитель-ность приобретает свою законность именно как момент высшей дей-ствительности, а не как чистилище; ибо душа очищается не тем, что покидает жизнь обнаженной и беззащитной, но тем, что уподобляет-ся истории, в которой сознание последовательно проживает себя, при этом блаженство состоит не в том, чтобы все забыть, но в том чтобы во всем присутствовать. Действительность не должна отбрасываться за ненадобностью; желание должно быть здоровой любовью, а не по-пыткой изнеженного и безвольного индивида украдкой покинуть мир. Оправданно стремление романтизма к высшему, но как не дано человеку разъединить то, что соединено Богом, так не соединить ему и того, что Богом разъединено; а подобное болезненное стремление это попытка достичь совершенства раньше срока. Действительность обретает свою законность через действие. Но действие не должно подменяться глупой суматошностью, оно должно содержать и себе априорность, чтобы не раствориться в бессодержательной бесконеч-ности. Это в практическом отношении. В теоретическом отношении сущность должна являться в феномене. Сдержанная ирония не полагает, подобно некоторым умникам, что за феноменом постоянно что-то должно скрываться; но она препятствует и всякому обожествле-нию феномена; она учит брать во внимание контемпляцию, но при этом оберегает от неоправданного преклонения перед ней, которое полагает, что для того, чтобы дать представление, например, о миро-вой истории, необходимо такое же время, какое понадобилось миру, чтобы прожить ее. И наконец, может возникнуть вопрос о "вечной законности" иро-нии. На него можно ответить, лишь обратившись к юмору. Юмор на-полнен гораздо более глубоким скепсисом, чем ирония, потому что он нацелен не на конечное, а на греховное; скепсис юмора относится к скепсису иронии как незнание к старому присловью: credo quia absurdum; но он гораздо более позитивен, он оперирует не человечес-кими, а богочеловеческими определениями, он не успокаивается, де-лая человека человеком, а успокаивается, лишь делая его бого-человеком. <...> Перевод и примечания А. Коськовой и С. Коськова Примечания 1. "Если мы, например, начинаем размышлять о знакомом кем представлении становления, то мы замечаем, что то, что становится, не есть, и однако, оно также и есть; оно - тождество бытия и небытия". Цит. по: Гегель. Сочинения. М.. 1932. Т. 10. С. 50. 2. Докетизм (Doketisme) - еретическое воззрение, согласно которому Иисус не имел человеческого тела, а лишь видимую оболочку. 3. Iohan Tauler. Nachfolgung des armen Lebens Christi. Frankfurt a. M. 1821. S. 254. "Но именно эта утрата, это исчезновение и является истинным, подлинным обретением." Пер. с нем. Д. Мироновой. 4. I. G. Fwhte. Nachgelassene Werke, berausg. von 1. H. Fichte. Bonn, 1834-35. 5. Контемпляция (Contemplation) - термин, употребляемый К. для выражения исторического взгляда, прослеживающего внутреннюю взаимосвязь событий; в этом смысле контемпляция противоположна спекуляции (Spekulation). 6. Taugenicht (мм.) - бездельник. Киркегор имеет в виду рассказ Эйхендорфа "Из жизни бездельника" (I. von Euchendorf. Aus dem Leben des Taugenichts.). 7. Мораль и добродетель (Moral og Saedelighed). Киркегор подчеркивает разницу между моралью и добродетелью. Добродетель он понимает как высшее единство права (retten) и морали, высшую этическую ступень. 8. Киркегор имеет в виду Карла Гуцкова (Karl Gutzkov), посаженного в тюрьму в 1835 г. за непристойные сочинения. ___________________________ * Деяния Апостолов, 5. 9. * Цит. по: Гегель. Сочинения. М., 1932. Т.10. С. 47. * 3-я Книга Моисея. 26, 3. ** Ср.: Ев. от Луки. 7, 19. * Цит. по: Гегель. Сочинения. М.. 1932. Т. 10. С. 47. ** Там же. С. 45, *** Там же. С. 47