О приятных и праведных

Мысли, которым предавалась Мэри, с тех пор как более получаса назад села в катер береговой охраны, были на удивление мирными и витали вдалеке. Возможно, из безотчетного стремления оградить себя от нестерпимых мук надежды, думала она об Алистере, вспоминая, что говорил о нем Дьюкейн. Tel qu’en lui-même enfin l’éternité le change[45]. Невольно в голове у нее сложилась фраза: «Каково это, мой Алистер, — быть мертвым?» Что-то всколыхнулось в ней при словах «мой Алистер» — что-то похожее на скорбную и тихую любовь. Как могла она знать, что это нечто в ее душе, в ее мозгу, где все, казалось, вымерло, кроме этих почти бессмысленных слов, — что это все же любовь? Но тем не менее — знала. Стало быть, можно их любить — тех, кто пополнил собой бесчисленные ряды умерших? Умерших, мертвых, подумала она и рассеянно, бесчувственно, отрешенно соотнесла это понятие со своим сыном.

Случается смерть, случается любовь, — всю жизнь мы приемлем случайное, нечаянное. Но если любишь нечто столь хрупкое, недолговечное, вцепляешься в любовь и ее предмет бульдожьей хваткой, то не должны ли в твоей любви произойти перемены? Есть лишь один непреложный императив — императив любить, но где взять силы любить то, чему назначено умереть, — что, более того, уже мертво? О, убаюкай меня, смерть, дай мне уснуть. Пусть отлетит безгрешный дух, покинув мою грудь[46]. Ты ведь и сам — лишь горстка праха, щепоть все той же недолговечности, тень, мимолетно скользнувшая по хаосу непредсказуемого мира. Раз материал, из которого соткано все сущее, — это смерть и случай, а любовь все-таки не бывает беспредметной, значит, нам остается любить смерть и случай. Движется эта преображенная любовь по океану случайностей, поверх очертаний усопших; любовь, столь бесстрастная, холодная, лишенная всякой красоты, что ее едва и распознаешь, — разве только по названию, так мало она задевает тебя за живое. Вот какую любовь испытывала сейчас Мэри к своему покойному мужу и к безликому призраку вероятного утопленника-сына…

Возвратился полицейский катер; неожиданно с него направили на утес очень яркий прожектор. Все встрепенулись. Гуще стала вокруг лиловатая теплая темень. В полукружье света на утесе проступила тускло-красная с серыми прожилками пятнистая расцветка, поблескивая в тех местах, откуда только что начался отлив. Над темно-бурой полосой водорослей, словно нездешнее видение, красовались на слепящем свету перистые кустики белых ромашек.

— Глядите!

Над урезом воды обозначилась темная черта. Мэри передернулась. Ожив, в нее вонзились изнутри острые шипы надежды. Утонул, утонул, спеша притупить боль, твердило сознание.

— Свод там покатый, учтите, — сказал кто-то из береговой охраны.

— Что-что?

— Свод в пещере покатый. Он выше всего у входа. До того как они смогут выплыть, пройдет еще самое малое минут пять.

Зачем он это говорит, думала Мэри. Еще двадцать минут, еще полчаса, — и во что обратится ее жизнь? После долгого бдения в предвидении смерти, выдержит ли она встречу со смертью, обретшей зримую форму? Когда раздастся первый вопль и хлынут первые слезы? Будет ли она еще жива, в своем уме, цела и невредима через полчаса?

Октавиан и Кейт сидели в другом катере береговой охраны. Мэри видела, как Кейт не отрываясь следит за темным пятном под водой. Тянулись долгие минуты. Люди в другом катере стали перешептываться. Утонул, думала Мэри, утонул. Все суда сомкнулись полукольцом возле утеса. Вода между тем продолжала убывать. Вход в пещеру открывался все шире. И — ничего… Утонул.

Вдруг послышался громкий крик. В темном отверстии что-то плескалось, выплывая на свет. Мэри схватилась за сердце, за сгусток нестерпимой боли.

— Это Минго.

— Что?

— Это всего лишь собака.

Мэри впилась глазами в черную дыру. Слезы отчаяния заливали ей лицо.

Опять возникло движение, сопровождаемое плеском, на свету появилась плывущая голова, в ответ на громкий крик раздался отклик.

— Это Пирс, — сказал ей кто-то на ухо. Вероятно, Тео.

Теперь она ясно видела голову сына. С другого катера до него было ближе. Кто-то прыгнул в воду. Пловца подхватили, втащили в лодку.

— Я жив! — кричал он. — Все в порядке!

Тео неловко поддерживал ее, словно боясь, что она рухнет, но она сидела, как каменная. С ним все в порядке. Теперь — Джон.

— Вон он! — Это был голос Кейт.

Катер, в котором сидела Мэри, незаметно выдвинулся вперед, почти упершись носом в утес. В море, у входа в пещеру, плескались уже несколько человек. Среди них виднелась голова Дьюкейна. Вот он уже покачивался рядом, у самого борта ее лодки. Его подталкивали снизу, тянули сверху, вытаскивая из воды. Негнущееся, точно неживое, поднималось из моря худое белокожее тело обнаженного мужчины. Со стоном тяжело свалилось на дно лодки. Мэри сбросила с себя пальто и обернула им Дьюкейна. Потом обхватила его и держала, не выпуская.

Глава тридцать седьмая