О приятных и праведных

Они были первыми, кто въехал в этот домик, построенный после войны. Чахлые деревца, названием которых она в то время не поинтересовалась ни разу, а теперь распознала в них сливу, высаженные по обочинам улицы стараниями городских властей, выросли и превратились в раскидистые деревья. Алистер, чуть моложе жены, не подходил по годам для военной службы и сдавал еще экзамены на диплом бухгалтера, когда привез новобрачную в домик на Ганнерзбери-Роуд. На углу Мэри, удерживая равновесие, оперлась на невысокую ограду, и в руке ее, словно в отдельном, независимом организме, ожила внезапно память о поверхности этой ограды, колючем зернистом камне и городском мхе, который, подобно мху на красной мощеной дорожке, ухитрялся сохранять прохладную влажность даже на солнцепеке.

Вместе с прикосновением руки к ограде возник неожиданно образ фортепьяно, образ их старенького пианино, давным-давно проданного, но сейчас неотделимо связанного с этой замшелой оградой благодаря некой утраченной с тех пор мысли, вероятно посетившей Мэри в прошлом, когда она с хозяйственной сумкой в руках остановилась однажды на этом повороте. У Алистера был красивый баритон, и они часто пели дуэтом, он — сидя за пианино, она — стоя и положив руки ему на плечи, в самозабвении откинув голову назад. То было счастливое воспоминанье: в памяти до сих пор сохранилось то ощущение, с каким лицо ее в эти минуты преображала радость. Алистер играл на рояле, прекрасно пел. Еще он недурно рисовал, писал хорошие стихи и прозу, отлично играл в шахматы, фехтовал и был грозным противником на теннисном корте. Перечислив внезапно все это в уме, она подумала — сколько же у него было достоинств! И, поглаживая ограду, предположила, что, наверное, точно так же перечисляла их, когда решала, выходить ли за него замуж. С той разницей, что слово «достоинства» принадлежало не к тому времени, а к нынешнему и это было грустное слово с чересчур узким значением.

Тем, что у Мэри хватило духу вернуться и поглядеть на домик в Ганнерзбери, она была косвенным образом обязана Вилли. Она не рассказывала о нем Вилли и вообще никогда и ничего не говорила ему об Алистере. Просто наряду с крепнущей решимостью «что-то сделать из Вилли» к ней пришло сознание, что она уклоняется от собственного прошлого, что слишком малодушно отстраняется от него. Нужно, чтобы она могла рассказать Вилли об Алистере, о том, как и что было тогда и чем завершилось. А для этого, казалось ей, надо вернуться в прошлое, пробудить и освежить в памяти поблекшие от времени воспоминания и утихшую со временем боль. Надо — что сделалось теперь возможным — на совершенно новой почве встретиться со своим мужем.

Какой ошеломляющей, переворачивающей душу окажется эта встреча, она не предвидела. Ни ломоноса не предвидела, ни мощенной плитами дорожки, ни ограды. На фоне мощного взрыва этой действительности Вилли казался бледной тенью. Сонное оцепенение, царящее на летней улице, с ее столь узнаваемым запахом пыли и гудрона, совпадало с атмосферой ее замужества, нарастающим ощущением не столько западни, сколько общего спада, когда все размеры сокращаются, все краски блекнут. Было ли это, говоря просто и грубо, разочарованием, когда обнаружилось, что ее муж — не такая уж выдающаяся личность, как ей представлялось? Может, нечего было и выходить за него, думала Мэри, может быть, я слишком мало его любила. Но только какой смысл делать теперь подобные заключения? Много ли, в сущности, скажет замшелая ограда о том, что на сердце и на уме у девочки двадцати трех лет? Ей вспомнился в эти минуты — скорее как вещь, предмет, нежели плод интеллектуальных усилий, — увесистый роман Алистера, который она с таким усердием печатала на машинке и уже с меньшим воодушевлением перепечатывала заново, после того как два первых экземпляра, побывав в руках двадцати издателей и каждый раз возвращаясь назад, оказались истрепаны чуть ли не в клочья. Роман был жив по сей день. Она наткнулась на него год назад и с трудом подавляла тошноту, листая его страницы.

Мэри неторопливо пошла по другой стороне улицы. Отсюда уже видно было, что живую изгородь из желтых кустов бирючины, посаженную ею с Алистером, убрали, как убрали и пропитанный креозотом штакетник, заменив его низенькой кирпичной оградой с амбразурами. Весь палисадничек перед домом, который они с Алистером засадили розами, теперь замостили, оставив место лишь двум клумбам, на которых клонились вниз, метя сизыми ветками по каменным плитам, разлапистые рослые кусты розмарина. Уже почти напротив дома Мэри с дрогнувшим сердцем разглядела сквозь темноту в гостиной свет еще одного окна вдалеке. Значит, перегородку между двумя нижними комнатами все-таки снесли. Сколько раз они обсуждали это с Алистером… Она остановилась, глядя на противоположную сторону. Дом казался безлюдным, безлюдна была и улица. Мэри потрогала гладкий, плотный ствол набравшей толщину и силу сливы. Дальше, на месте дерева, поваленного вильнувшей в сторону машиной, по-прежнему был пробел.