О приятных и праведных

— Понятно. Только нельзя вымещать это на близнецах.

— Может быть… А, да какая разница. Я всех ненавижу. Все черно вокруг.

Живо рисуя себе, как он заключил бы kouros в свои объятья, Тео вновь расположился на камнях, решительно подсунув под себя ладони. Пирс стоял между ним и морем, на светозарно-синем фоне воды и неба, выгибаясь всем своим смуглым телом, напрягая мускулы, словно узник, закованный в цепи.

— Тогда держи этот мрак в себе, — сказал Тео. — Не перекладывай на других.

— Если держать в себе, я просто умру. Вы когда-нибудь были безнадежно влюблены, дядя Тео?

— Был.

«Безнадежно» — это в самую точку, думал Тео, крепче упираясь ладонями в гальку.

Пирс, поникнув, с кривой усмешкой подобрал свои вещи и медленно зашагал по берегу в противоположном от близнецов направлении.

Тео хотел позвать его назад, но передумал. Ладно, пускай уходит, от безответной любви нет лекарства, ее нужно терпеть, и баста. Я же терплю, — пусть и он тоже терпит.

Тео поднялся, но не пошел вслед за Пирсом. Он побрел туда, где на отдалении виднелись близнецы, которые, отойдя немного, сели, усадив рядом Минго. Никакой игры в перышки они, судя по всему, не затевали. Подойдя ближе, Тео увидел, что Генриетта плачет.

Минго приветствовал Тео так, будто они год не виделись. Тео сел возле Генриетты.

— Перестань, моя пташечка, не огорчайся. Пирс очень несчастлив, ты это знаешь. А когда люди несчастны, они подчас ненароком причиняют страдания другим.

— Да, а чего он? — возмущенно вскричал Эдвард. — Если ему не нужно, мог бы отдать назад! Такой был чудесный камень!

— Самый красивый из всех! — причитала Генриетта. — Эдвард не хотел отдавать, я его уговорила, чтобы порадовать немножко Пирса. И зачем только уговаривала!

— Никогда не жалей, что сделала доброе дело, — сказал Тео. — Ты даже не знаешь, какая в нем кроется сила! Пирс обязательно придет к тебе извиняться, а ты обещай, что простишь его.

После недолгих препирательств двойняшки согласились даровать Пирсу прощенье. Генриетта еще некоторое время оплакивала горькую участь, уготованную аммониту в глубинах моря, покуда Тео и Эдвард совместными усилиями не сумели утешить ее, расписывая, как хорошо будет аммониту болтать с крабами и рыбами — уж точно лучше, чем пылиться в Пирсовой спальне!

Кой черт меня дернул это сделать, спрашивал себя Пирс, натягивая штаны. Попрошу у них прощенья, хотя этим не поправишь дела. Ладно, плевать, мне все опостылели. Видно, Барбара правду говорит, что я испортился. Прекрасно, испортился, — значит, таким и останусь.

Барбара в настоящее время отсутствовала, гостя в городе у школьной подруги. Пирс надеялся, что с ее отъездом ему станет полегче — хотя бы притупится боль, но не учел, каким мучительным окажется сам факт, что ее нет. Мрачное настроение, которое под непредсказуемой пыткой ее присутствия отличалось резкими перепадами, теперь оформилось, отвердело, как будто он собирался с силами, готовясь выкинуть напоследок нечто отчаянное и непоправимое. Физическое желание обладать воображаемой Барбарой дразнило и растравляло его даже сильнее, чем то, которое он испытывал, глядя на нее живую и настоящую.

Он был не в силах удержаться и не ходить за ней по пятам, чем только раздражал ее, покуда она не объявила напрямик, что едет в город, чтобы отдохнуть от него. Между ними разразилась бурная ссора, и, возвратясь потом к себе в комнату, Пирс обнаружил у себя на кровати все, что он в разное время дарил Барбаре. В отместку он сгреб и отнес к ней в комнату, кое-что сломав по дороге, все то, что когда-либо получал в подарок от нее, включая отличный универсального назначения ножик, привезенный ею из Швейцарии, которым он особенно дорожил.

Уже совсем одетый, только босой, Пирс стоял у кромки глянцевого моря, глядя на покато уходящие вниз подводные камни, проступающие на солнце сквозь зеленую толщу, неподвижную, но пузырчатую, словно бракованное стекло. Я придумаю ей наказание, думал он, так надо. А после заплыву в Ганнерову пещеру, останусь там — и утону.

Глава девятнадцатая

Мэри перелезла через невысокую кладбищенскую ограду. Синее в белый цветочек платье зацепилось за сверкающий край нагретого солнцем камня, насыпав в одну из ее босоножек струйку пересохшей земли.

Вилли, опередив ее немного, медленно пробирался по пружинистому настилу плюща. Податливая упругость под ногами сообщалась его телу, и он двигался ритмической поступью танцора, скрадывающей хромоту.

Мэри прислонилась спиной к ограде. Она не спешила догнать его. Жаркий день разомлел в густой, напоенной ароматами тишине, и Мэри вдыхала ее с наслаждением. Издалека, словно бы удостоверяя собой тишину наподобие подписи или печати, доносился голос кукушки. Мне лень шелохнуться, думала Мэри, я никуда не тороплюсь. Сегодня он у меня на поводу. Она усмехнулась при этой мысли.