О приютах и мухах

Сидя на полу в спальне Картера за настольной игрой, я чувствую себя еще более одиноким, чем раньше. Я держу все в себе, а сам хочу рассказать про маму. Но не могу. Я думаю о том, что это, наверное, последние выходные, которые я проведу у Картера, и хочется просто насладиться ими как следует. Но пока друг радуется тому, что я у него в гостях, я думаю лишь о маминой смерти и представляю Ингрид, которой придется до понедельника просидеть в клетке среди других удрученных животных, некогда питавших восхищение и доверие к тем, кто их кормил, а теперь растерянных и страдающих.

— Записался на конкурс на следующей неделе? — Я знаю, что нет, но все равно спрашиваю, чтобы завести разговор.

— Не-а. Это твоя тема. А я бы, наверное, пошел в драмкружок. Сьюзи Уэллингс в прошлом году ходила и говорит, там носят всякие разные костюмы, грим и все такое.

— А тебе зачем носить грим?

— Ну знаешь, гримом можно состарить, например, нос или усы ненастоящие приклеить или всякие кровавые штуки. Вроде такого.

— Да, это, наверное, круто. — И задумываюсь об этом на минуту. — Хотя я вряд ли смог бы стоять перед людьми и что-то играть. Я бы очень стеснялся.

— Ну а я точно нет. Я к такому готов. Я бы с удовольствием. Наверное, я мог бы даже заставить себя расплакаться.

— И как бы ты это сделал?

— Легко. Подумал бы о чем-то очень грустном, о каком-нибудь плохом воспоминании или типа того.

Может, это действительно просто.

— Подумал бы про дедушку, — говорит Картер.

Я вспоминаю его дедушку. Он был по-настоящему прикольным: несколько раз брал нас с Картером ловить лягушек. Если бы я потерял кого-то такого, как он, я бы тоже заплакал.

— Да, он мне нравился.

Картер смотрит на меня и, поколебавшись, говорит:

— Ты… ты можешь подумать про своего папу.

Я размышляю, смогу ли плакать по сигналу, вспомнив о потерянных близких, и чувствую себя бессердечным. Потом думаю об Ингрид, и у меня колет в горле и сжимаются челюсти.

— Прости, Дэнни. Не стоило мне этого говорить.

— Нет, ничего. Уже много времени прошло. Я в порядке.

Картер быстро меняет тему:

— Я рад, что ты смог остаться на выходные.

Я чувствую, будто он на самом деле хочет сказать: 'Я рад, что ты смог отделаться от пьяницы-матери, я ее ненавижу, ни один ребенок не заслуживает такого родителя'. И хотя он этого не говорит, он был бы прав.

— Я тоже. — И делаю ход в игре. Глупый, но я делаю его специально. Я хочу поскорее закончить. Не могу сосредоточиться.

— У меня еще никто не выигрывал, — говорит Картер.

Он врет. Прошлым летом я обыгрывал его как минимум дважды. Но я не спорю.

— Когда доиграем, то, может, покатаемся на великах?

— А там не жарковато?

— Ты и жара… Ты чего? Можно подумать, ты в Арктике родился.

Я заставляю Картера посмеяться над собой, и он не сдерживается. После игры мы выезжаем на грунтовые дорожки за школой и катаемся по ним до самого ужина.

Суббота

08:10

Я просыпаюсь от запаха бекона и тостов. Мама Картера готовит завтрак. Как всегда, когда я у них ночую. Не знаю, делает ли она это каждое утро, или же мое пребывание в доме — достаточно особый повод для завтрака. Картер еще спит. Мне кажется, он продержался до часа ночи. Для него это неплохой результат. А я не мог уснуть до половины четвертого, и даже тогда мне пришлось оставить телевизор включенным. Никак не мог отделаться от мыслей. Все думал о тех ночах, что мне придется провести дома, пока мама будет лежать в гостиной. Хорошо хоть днем я буду в школе. Но ночи вызывали у меня тревогу. Время, когда все вокруг смолкнет и потолок превратится в проектор для моего мысленного взора, а я буду совсем один лежать в тишине. Не слышать ни храпа, ни Ингрид. Только собственные мысли, всякие 'а что если'. Но этой ночью, ворочаясь на полу в спальне Картера, одна мысль все же принесла мне покой, чтобы я смог уснуть, — призовая ленточка.

Я бужу Картера. Он оказывается гораздо бодрее меня, встает даже с легкостью. Мы направляемся в столовую, где стол уже уставлен разными утренними блюдами на выбор. Я сажусь на свое привычное место и беру кусок бекона.

— Дэнни! — Голос мамы Картера заставляет меня остановиться. — Что-то я не услышала молитвы.

— Простите, миссис Скофилд.

Картер смеется надо мной и усаживается на стул. Мы оба склоняем головы и бормочем слова благодарности Господу. Затем я доедаю начатый ломтик бекона и беру еще кусок, вместе с тостом и картофельной оладьей. Посреди всего этого, как неприятное маленькое напоминание, стоит тарелка недавно подогретых черничных 'Поп-тартс'. Но хоть я и очень их люблю, печенья не беру и притворяюсь, будто их там нет.

К нам подходит папа Картера и садится за стол, от него пахнет кремом после бритья и шампунем. Он накладывает себе в тарелку почти все, что осталось, кроме печенья.

— Ребята, рады, что скоро лето? — спрашивает мистер Скофилд.

— Рады, что школа закончится, но дышать болотным воздухом — нет, — говорит Картер.

Я закатываю глаза.

— Ну ты даешь, малой. Как какой-нибудь турист, — говорит мистер Скофилд.