О проблемах языка и мышления

Маркс говорит, что «идеальное есть не что иное, как материальное, отраженное и переведенное в человеческой голове». На этом основании г. Шмидт отнес Маркса к числу тех, по мнению которых духовная природа человека может быть объяснена только материальными свойствами, только «материей и силой». Уже одно это показывает, как плохо понял Маркса этот почтенный доктор. Если я перевожу (übersetze) что-нибудь, например, с русского языка на французский, то означает ли это мое действие, что язык Вольтера не может быть объяснен только свойствами языка Пушкина и что вообще язык Пушкина «реальнее» языка Вольтера? Вовсе нет! Это значит, что существует два языка, каждый из которых имеет свое особое строение, и что если я буду игнорировать французскую грамматику, то у меня получится не перевод, а просто-напросто галиматья, которой нельзя будет ни понять, ни прочесть. Если, по словам Маркса, «идеальное есть и перевод и переделка материального в человеческой голове», то ясно, что, согласно тому же мнению – «материальное» не тождественно «идеальному», потому что, в противном случае, не было бы никакой надобности переделывать и переводить его. Вот почему совершенно лишена смысла та нелепая тождественность, которую Шмидт пытается навязывать Марксу.

Но если данная французская фраза не похожа на ту русскую фразу, перевод которой она собою представляет, то из этого еще не следует, что смысл первой фразы должен разойтись со смыслом второй. Напротив, если перевод сделан хорошо, то в обеих фразах, несмотря на их несходство, смысл будет один и тот же.

►(Г.В. Плеханов. Еще раз материализм. – Собр. соч., XI, 139 // II, 444.)

518

Жорес во всем мире известен, как замечательный оратор. Своей «формой» речи, произнесенные им в Амстердаме, очень понравились даже многим марксистам. Я не был в их числе. Мне нравится лишь то красноречие, которое афиняне называли «тощим», противопоставляя его «жирному» красноречию восточных народов. А у Жореса именно чрезвычайно «жирный» ораторский талант. В его речах, украшенных риторическими цветами, не заметно крепкой мускулатуры логики. И этим недостатком особенно сильно страдали речи, произнесенные им в Амстердаме. Длинные и широковещательные, ноздреватые и громкие, они производили на меня почти комическое впечатление полным несоответствием очень бедного содержания с крайне пышной формой.

►(Г.В. Плеханов. В Амстердаме (Мысли и заметки). – Собр. соч., XVI, 331.)

519

Нечего и говорить, что я отнюдь не отвечаю за слог «выдающегося теоретика синдикализма». Правда, его собственная ответственность за слог только что сделанной мною выписки тоже должна быть признана ограниченной: я перевожу с французского перевода его итальянского сочиненьица. Но мысли, высказанные в приведенных мною отрывках, таковы, что на каком бы языке ни выражался человек, их высказывающий, к нему все-таки нельзя отнестись иначе, как с юмором. Покойный Г.И. Успенский заметил в одной из своих немногочисленных критических статей, что существует порода людей, которая никогда и ни при каких обстоятельствах не выражается просто. Человек, принадлежащий к такой породе, не скажет: «кирпич упал на землю», а непременно выразится по-ученому: «под влиянием силы тяжести, данная масса материи приблизилась к центру земли на такое-то расстояние» и т.д. По выражению Г.И. Успенского, люди этой породы стараются «думать басом», подобно тому, как стараются говорить басом иные школьники, желающие показаться «большими». Арт. Лабриола всегда «думает басом» и оттого кажется «большим» г-ну Луначарскому. Его искусственный бас гудит на протяжении всей книги; гудит он и в цитируемой теперь статье и, между прочим, там, где речь идет о посылках, свойственных одновременно и реформизму и синдикализму. И чем ниже этот искусственный бас, тем более восхищается им Арт. Лабриола. Беда только в том, что даже самый низкий «бас» не способен наполнить дельным содержанием пустое место.

►(Г.В. Плеханов. Артуро Лабриола. – Собр. соч., XVI, 31.)

520