Но если, с одной стороны, элита (а ее функциями сегодня обладают в известной мере и западные нации в целом), склонна всеми силами подчеркивать отличие собственного поведения и специфического регулирования влечений, то, с другой стороны, само ее положение, равно как и направляемое ею движение, требуют постепенного уменьшения различий в поведении. Распространение вширь западной цивилизации хорошо показывает эту двойственность. Цивилизованность выступает как дающее превосходство отличие людей Запада. Но под давлением конкуренции представители западных наций способствуют подгонке под собственный стандарт отношений между людьми и их функций на прочих континентах. Они ставят в зависимость от себя другие области земного шара, но уже поэтому — в соответствии с закономерностью прогрессирующей дифференциации функций — сами оказываются в зависимости от них. С одной стороны, с помощью ряда институтов или посредством строгого контроля над поведением они создают барьер между собою и прочими группами, рассматриваемыми как низшие и колонизуемыми по «праву сильного»; с другой стороны, они переносят в эти части света свои социальные формы, свои формы поведения и институты. Сами того не желая, они работают на то, чтобы раньше или позже различия и в социальной силе, и в формах поведения между колонизаторами и колонизуемыми уменьшились. Уже сегодня контрасты стали заметно менее ощутимыми. В зависимости от формы колонизации и от положения данного региона в большой дифференцированной сети взаимосвязей (а отчасти и от собственной истории региона и его структуры), в некоторых местах уже начался процесс смешения форм поведения, во многом напоминающий описанное выше взаимопроникновение поведенческих форм, свойственных придворной аристократии и буржуазии. В сегодняшних колониях мы видим, как сверху вниз распространяются — в зависимости от социальной силы различных групп — формы западного поведения. Если придерживаться такой пространственной разверстки, то иногда это распространение идет снизу вверх, образуя новые общности, новые формы цивилизованного поведения.
На самом Западе мы в то же самое время являемся свидетелями волны, движущейся в том же направлении. Городские и сельские низы обретают стандарт цивилизованного поведения, у них растет привычка к расчету последствий своих действий, у них заявляют о себе более равномерное подавление аффектов и их регулирование, вырабатывается все более сильный аппарат самопринуждения.
В зависимости от структурной истории каждой страны мы обнаруживаем в рамках цивилизованного поведения самые различные модели и способы формирования аффектов. Скажем, в Англии на поведение рабочих оказывает влияние поведение лендлордов и ведущих заморскую торговлю купцов; во Франции моделью служат и придворные вельможи, и пришедшие к власти в результате революции буржуа. Более жесткое регулирование аффектов и ставшую традиционной вежливость у рабочих мы обнаруживаем в нациях, которые дольше исполняли функцию колонизаторов и выступали в этом смысле в целом в качестве высшего слоя по отношению к колонизируемым. Менее строгим и не в столь значительной мере отшлифованным является регулирование аффектов у наций, поздно пришедших к колониальной экспансии (или вообще к ней не пришедших), поскольку у них позже, чем у наций-конкурентов, возникла монополия на насилие и на сбор налогов, а также произошла централизация национальных орудий власти, образующие предпосылку для любой длительной колониальной экспансии.