В начальном пункте этого движения рыцари живут как бы сами по себе, равно как и горожане, и крестьяне. Пропасть между сословиями глубока даже при пространственной близости сфер их существования; различны обычаи, жесты, одежды, развлечения, хотя имеются и отдельные заимствования. Социальные контрасты здесь видны повсюду — люди, принадлежащие к более однородному миру, охотно говорят о тогдашней более «красочной жизни». Высший слой, дворянство, еще не ощущает особого социального давления снизу; даже буржуазия еще не оспаривает функций и престижа высшего сословия. Дворянину еще нет нужды себя сдерживать и размышлять о том, как сохранить свою высшую позицию. Он располагает своей землей, в руках у него меч; главным источником опасности для него являются другие рыцари. Поэтому невелик контроль рыцарей над поведением друг друга, мал и самоконтроль, к которому оказывается принужденным отдельный рыцарь. Его социальная позиция гораздо более прочна и самоочевидна, чем у придворного. Ему нет нужды избавляться от всякой грубости и вульгарности. Мысли о низших его вообще не беспокоят: у него нет той непрестанной тревоги, что впоследствии будет появляться у представителей высшего слоя при напоминании о низших, а потому нет и соответствующих запретов. Наблюдая низкорожденных, он не испытывает никакого сострадания, только презрение, и выражает его откровенно и без всяких вытесненных эмоций. Абрис жизни рыцаря[168], по необходимости краткий, передает эту позицию, хотя избранный нами наглядный материал принадлежит к более позднему, придворному периоду рыцарства.
Мы уже достаточно подробно писали о том, как рыцари шаг за шагом стали втягиваться в сеть более тесных связей с другими слоями и группами, как большая их часть оказалась сначала в функциональной, а затем и в институциональной зависимости от небольшого числа высших дворян. В этом направлении работали процессы, длившиеся столетиями: они вели к утрате военной и хозяйственной замкнутости всех рыцарей, к превращению части из них в придворных.
Работу этого механизма мы ощущаем уже в XI–XII вв., когда укрепляются удельные князья, и все большее число людей, включая многих обедневших рыцарей, начинают искать себе место при крупных или мелких дворах.
Затем над всеми прочими дворами поднимаются дворы принцев — в свободной конкуренции только у выходцев из королевского дома остаются шансы. Самый богатый и самый блестящий из дворов принцев крови — Бургундский двор — дает хорошее представление о том, насколько медленно шло превращение рыцарей в придворных.
Наконец, в XV и особенно в XVI в. это движение ускоряется, возникают новые факторы, способствующие такому превращению, — разделение функций, рост взаимосвязей и интеграция все больших территорий и самых различных слоев. Это хорошо заметно по тому социальному инструменту, употребление которого в точности отображает изменения в функциях и в широте социальных взаимосвязей, — по денежному обращению. Количество денег быстро растет, а вместе с тем падает их покупательная способность, или стоимость. Тенденция обесценивания драгоценных металлов, как и превращение рыцарей в придворных, берет свое начало в раннем Средневековье. Новым при переходе от Средних веков к Новому времени были не монетаризация и не уменьшающаяся покупательная способность денег как таковые, но темп и размах этого движения. Как это вообще часто случается, нечто, поначалу казавшееся лишь количественным изменением, при более внимательном рассмотрении оказывается изменением качественным — изменением в строении человеческих отношений, трансформацией социальной структуры.
Конечно, ускорившееся обесценение денег не было единственной причиной все более отчетливо заявлявших о себе социальных изменений. Мы имеем дело с частным аспектом, с одним из винтиков в целостном общественном механизме. Под давлением конкуренции на определенной ступени начинает расти