О процессе цивилизации. Том II. Изменения в обществе. Проект теории цивилизации

Элиас ввел в социологию понятие «habitus»[204], подхваченное впоследствии П. Бурдье. Речь идет о неких общих для группы людей чертах, об общем отпечатке, оставленном на них теми или иными социальными структурами и институтами: все индивидуальные особенности произрастают на этой материнской почве. Составной частью такого «социального габитуса» является идентичность, которую Элиас часто обозначал как отношение «Я — Мы». «Эта идентичность представляет собой ответ на вопрос о том, кем является человек, причем и как социальное, и как индивидуальное существо»[205]. Нет «Я-идентичности» без «Мы-идентичности», но соотношение между ними подвижно и меняется, например, с возрастом — оно различно у десятилетнего и шестидесятилетнего. Сами для себя мы выступаем не только как «Я» или «Мы», но также как «Ты», «Он», «Она», даже «Оно». Случается, что всякое «Мы» утрачивается, скажем, у человека, подобного персонажам экзистенциального романа (достаточно привести в пример такие их образцы, как «Посторонний» Камю или «Тошнота» Сартра); невротики испытывают страх любого сближения с другими людьми и ни с кем не могут установить какой-либо контакт; в других случаях люди переживают «деперсонализацию», теряя собственное «Я». Изменяются сами формы «Мы-идентичности». Когда-то она поднялась с уровня клана и племени на уровень государства, а сегодня последнее начало утрачивать эту роль[206].

Признавая заслуги Фрейда, используя его понятия в своих работах, Элиас критически оценивал психоаналитическую доктрину — прежде всего в связи с тем, что человек предстает в ней как «homo clausus», замкнутое в себе существо, наделенное одними и теми же влечениями. В лучшем случае, психоаналитики обращают внимание на отношения в семье, где вырабатываются индивидуальные способы контроля над влечениями. Но «Сверх-Я» есть продукт общества в целом, а семья выступает как передающая инстанция социальных норм; помимо фрейдовского «Идеал-Я» существует групповая идентичность («Идеал-Мы»), которая входит в личностную.

Центральным в социологии Элиаса является понятие «фигурация». В ранних работах, включая «О процессе цивилизации», оно еще не встречается: в них Элиас для выражения заключенного в этом понятии смысла употреблял целый ряд понятий вроде социального «сплетения» («Verflechtung»). В книге «О процессе цивилизации» вообще много поисков в области терминологии — от немалого числа неологизмов Элиас впоследствии избавился, да и стилистически его поздние книги выгодно отличаются от ранних. «Фигурации» понимаются как изменчивые сети взаимоотношений, которые, вопреки Дюркгейму и позитивистской социологии, не следует рассматривать как «факты» и представлять их овеществленно. Ячейки этих сетей образуют личности.

Если социолог придерживается позитивистского «объективизма», то он наивно исключает из социального взаимодействия самого себя и те группы, к которым он принадлежит. На самом деле, полагает Элиас, социолог не является носителем «чистого разума» и не смотрит на действительность «sub specie aetemitatis». Сама социология обладает рядом исторических предпосылок вроде индустриализации, урбанизации, демократизации общества. Она рождается одновременно с идеологией, поскольку в основании их лежит одна и та же социальная трансформация. Общество, в котором возросла взаимная зависимость индивидов и групп (скажем, фабрикант более зависим от рабочих, чем помещик от своих крестьян), которое стало многополюсным (а потому его нельзя контролировать из одной точки), одновременно оказывается и непрозрачным — взаимосвязей слишком много, и даже наиболее могущественные люди не в состоянии им управлять. Идеология требуется для управления и мобилизации, социология нужна для познания. Вместе с подъемом общества на новый уровень интеграции потребовались новые формы знания и контроля.