О психологической прозе

Толстой не писал автобиографий и мемуаров (за исключением начатых в 1903 году и незаконченных "Воспоминаний детства"), может быть, именно потому, что автобиографизмом проникнуто его творчество. Дневники для Толстого были сырьем нравственного становления. Подробный самоанализ, интроспекцию поглотили романы. В дневниках самоанализ суммарный - отправные точки для работы самосовершенствования. Поэтому исследуется здесь не целостная личность, характер, но отдельные черты, страсти, события - как испытания личности 1. Толстой широко пользовался в своих произведениях обстоятельствами собственной жизни - это общеизвестно. Но, изображая Левина или Николеньку Иртеньева, Толстой столь же свободно прибегал к вымыслу ("Детство", "Отрочество", "Юность" - произведения скорее автопсихологические, нежели автобиографические). "Документальность" Толстого - факт совсем не внешнего порядка. Подлинная ее сущность в той прямой и открытой связи, которая существовала между нравственной проблематикой, занимавшей Толстого, и проблематикой его героев. Для Толстого постижение целей и ценностей жизни никогда не было отвлеченным занятием духа. Оно имело одновременно практическое отражение в его жизни и художественное в творчестве. Толстой смолоду и до конца неустанно, каждодневно работал над своей жизнью, над осознанием своего опыта - офицера, помещика, семьянина, педагога, мыслителя. И для него, субъективно, писание повестей и романов было одним из проявлений этой непрекращающейся переработки жизни (отсюда и потребность фиксировать ее в дневниках).

1 Дневники Толстого имели разное назначение. В ранних дневниках наряду с самовоспитанием, моральными упражнениями - упражнения писательские, проба будущих методов. Тут же записи, кратко отмечающие течение повседневной жизни. По мере литературной профессионализации писательское уходит в другие подготовительные формы - заготовки, планы, черновики. В дневниках преобладает теперь фиксация жизни - иногда "случайных" ее явлений, в основном - важных для морального становления человека.

Без сомнения, каждое подлинное произведение искусства выходит из внутреннего опыта художника, перерабатывающего действительность. Но дистанция между опытом и творчеством у разных писателей разная, и разные между ними соотношения. Руссо считал, что он изобразил себя в лице Сен-Пре. Но Сен-Пре - это идеальная, искусственная модель, отобразившая некоторые элементы духовной и эмоциональной жизни своего создателя. Сен-Пре и герой "Исповеди" - это разные формы использования своего внутреннего опыта. Толстому ближе принцип "Исповеди".

Психологическая и этическая документальность Толстого становится особенно очевидной, если сопоставить его с такими его современниками, как Флобер, Гончаров, Тургенев. Их личный духовный опыт присутствует, несомненно, во всем, что они писали, но опосредствованный, ограниченный эстетической доктриной объективности. Подобная проблема вовсе не существовала для Толстого. С титанической свободой он творил миры и одновременно вносил в них свою личность, свой опыт, духовный и бытовой. Притом вносил откровенно, заведомо для читателя, превращая тем самым этот личный опыт в структурное начало.

Иначе у Достоевского, оставившего крайне мало прямых свидетельств о своей внутренней жизни. Сложная связь между Достоевским и его героями оставалась скрытой не только от читателей, но и от близких ему людей, его постоянных корреспондентов. В своих письмах 1860- 1870-х годов к Майкову, Страхову, к С. Ивановой Достоевский говорит о возникновении своих замыслов. Но у него это всегда разговор о поразивших его явлениях русской общественной жизни 1. Если в романах Достоевского пробивалось автобиографическое, то отдельными чертами, эпизодами (например, в "Идиоте" состояние человека перед казнью или перед эпилептическим припадком). Но в целом ни Раскольников, ни Свидригайлов, ни Ставрогин, ни Иван Карамазов не являются проекцией личности Достоевского хотя бы уже потому, что по самой своей природе персонажей романа идей они не могут быть проекцией эмпирической личности.

1 Только раз, кажется, по поводу "ЖИТИЯ великого грешника", в письме к Майкову 1870 года он прямо сказал о себе: "Главный вопрос, который проведется во всех частях - тот самый, которым я мучился сознательно и бессознательно всю мою жизнь, - это существование божие" (Достоевский Ф. М. Письма, т. 2. М.-Л., 1930, с. 263). И еще в письме того же года к Каткову фраза о Ставрогине: "Я из сердца взял его" (там же, с. 289).