О психологической прозе

В "Юности", например, оп проявляется с экспериментальной отчетливостью, свойственной этому произведению. Один склад разговора существует в семье Нехлюдовых, другой - в семье Иртеньевых. "...Существует частная, более или менее развитая в различных кружках общества и особенно в семействах, способность, которую я назову пониманием... Два человека одного кружка или одного семейства, имеющие эту способность, всегда до одной и той же точки допускают выражение чувства, далее которой они оба вместе уже видят фразу; в одну и ту же минуту они видят, где кончается похвала и начинается ирония, где кончается увлечение и начинается притворство... Для облегчения этого одинакового понимания между людьми одного кружка или семейства устанавливается свой язык, свои обороты речи, даже - слова, определяющие те оттенки понятий, которые для других не существуют... У нас с Володей установились, бог знает как, следующие слова с соответствующими понятиями: изюм означало тщеславное желание показать, что у меня есть деньги, шишка (причем надо было соединить пальцы и сделать особенное ударение на оба ш) означало что-то свежее, здоровое, изящное, но не щегольское; существительное, употребленное во множественном числе, означало несправедливое пристрастие к этому предмету и т. д., и т. д.". Замечу, что у Иртеньевых семейная семантика - совсем другого типа, чем у Ростовых; в ней нет ростовской теплоты, тонкой интуитивности. Она, напротив, построена на недоверии и презрении ко всякой "чувствительности". Анализы прямой речи иногда получают у Толстого отчетливую социальную окраску. Так, например, в главе "Юности" "Новые товарищи", где изображено общение героя со студентами-разночинцами. У Николеньки вызывает "чувство презрения" их быт "и в особенности их манера говорить, употреблять и интонировать некоторые слова. Например, они употребляли слова глупец вместо дурак, словно вместо точно, великолепно вместо прекрасно, движучи и. т. п., что мне казалось книжно и отвратительно непорядочно. Но еще более возбуждали во мне эту комильфотную ненависть интонации, которые они делали на некоторые русские и в особенности иностранные слова: они говорили машина вместо машина, деятельность вместо деятельность, нарочно вместо нарочно, в камине вместо в камине, Шекспир вместо Шекспир и т. д. и т. д." Интересуют Толстого и типы разговора, присущие определенной психологической ситуации. Одна из глав "Юности" так и называется: "Задушевный разговор с моим другом". В процессе этого разговора каждый старается рассказать о том, что его занимает, довольно равнодушно встречая признания собеседника. Николенька Иртеньев смущен интимным поворотом разговора. "Что ж, в самом деле, - подумал я, успокаивая себя, - это ничего, мы большие, два друга, едем в фаэтоне и рассуждаем о нашей будущей жизни. Всякому даже приятно бы было теперь со стороны послушать и посмотреть на нас". Разговор как таковой, самый механизм разговора становится здесь непосредственным предметом изображения, одним из "фокусов", о которых Толстой говорил в записи 1857 года: "Дело искусства отыскивать фокусы и выставлять их в очевидность. Фокусы эти... характеры людей, по фокусы эти могут быть характеры сцен, народов, природы..." 1

1 Толстой Л. Н. Полн. собр. соч., т. 47, с. 213.

Изображение отдельных "фокусов" разговора подчинено у Толстого его философии языка, в свою очередь восходящей к толстовскому разделению людей на искусственных и на одаренных чутьем, интуитивным пониманием подлинных ценностей жизни. Бездушную, искусственную речь Толстой преследует на самых различных ее уровнях. Это и профессорские разговоры в "Анне Карениной", и разговор за обедом у Сперанского, в кругу его приближенных. Князь Андрей присутствует па этом обеде как раз в тот момент, когда зародилось его чувство к Наташе; поэтому плоская речь особенно для него невыносима. "Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды..." Это и всегда разумные речи Веры Ростовой, которая говорит по поводу письма Николая с известием, что он был легко ранен, а теперь произведен в офицеры: "О чем же вы плачете, maman. По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать". И все смотрят на нее с удивлением и упреком.