О радости детства...

В то время я находился в почти бесполом состоянии, что нормально, или по крайней мере часто встречается среди мальчиков этого возраста; так что я одновременно знал и не знал, откуда берутся дети. В пять-шесть лет, как многие дети, я прошел через сексуальную фазу. Я дружил с детьми соседа-слесаря, и мы иногда играли в игры несколько эротического характера. Одна называлась «играть в доктора», и я помню неясный, но определенно приятный восторг, когда я держал игрушечный горн, изображающий собой стетоскоп, возле живота девочки. Тогда же я глубоко влюбился, преклоняясь перед возлюбленной в гораздо большей степени, чем когда-либо с тех пор, в девушку по имени Эльзи в монастырской школе, в которую я ходил. Мне она казалась взрослой, так что ей должно было быть лет пятнадцать. После этого, как это часто случается, все сексуальное ушло из меня. В двенадцать лет я знал больше, чем когда был маленьким, но понимал меньше, так как я уже не знал того главного факта, что в сексуальной деятельности есть нечто приятное. Между семью и четырнадцатью годами сама тема мне казалась неинтересной, а если мне почему-то приходилось о ней думать, отвратительной. Мое знание того, откуда берутся дети, происходило от животных, и следовательно было искажено, или по крайней мере отрывочно. Я знал, что животные совокупляются, и что у людей — тела, подобные телам животных: но что люди также совокупляются, я знал, но неохотно, только когда что-то, например, стих из Библии заставлял меня об этом вспомнить. Не имея желания, я также был лишен любопытства, и был готов оставить многие вопросы без ответа. Так, что в принципе я знал, как ребенок попадает в женщину, но не знал, как он из нее появляется, так как ни разу этим вопросом не интересовался. Я знал все плохие слова, и в минуты злости их повторял, но не знал, что означают худшие из них, и не желал знать. Они были плохими абстрактно, как словесные заклинания. Пока я находился в этом состоянии, я с легкостью ничего не понимал в сексуальных проступках, происходивших вокруг меня, и не поумнел даже тогда, когда разразился скандал. Самое большее, что я вынес из всех завуалированных, но ужасных предостережений Флип, Самбо и остальных, была некая связь между преступлением, в котором мы все были виновны, и половыми органами. Я замечал, не имея к этому особого интереса, что иногда пенис самопроизвольно встает (это начинает случаться с мальчиком гораздо раньше какого-либо осознанного полового влечения), и я склонялся к вере или полувере в то, что это было тем самым преступлением. Как бы то ни было, преступление имело какое-то отношение к пенису — вот все, что я понимал. Уверен, что многие другие мальчики пребывали в таких же потемках.

После лекции о Храме Тела (кажется, спустя несколько дней: столько длился скандал), человек двенадцать учеников усадили за длинный, полированный стол, за которым Самбо проводил уроки для будущих стипендиантов. Флип смотрела на нас потупленным взглядом. Из какой-то комнаты этажом выше раздался долгий, отчаянный вопль. Маленького мальчика по фамилии Дункан, не старше десяти лет, который каким-то образом был замешан, пороли, или же он приходил в себя от порки. Будто по сигналу, Флип стала пристально осматривать наши лица, и остановилась на мне.

— Вот видите, — произнесла она.

Я не могу поклясться, что она сказала «Вот видите, что вы наделали!», но смысл был именно таков. Мы все поникли от стыда. Мы Каким-то образом мы сбили несчастного Дункана с пути истинного: мы несли ответственность за его агонию и крах. Тогда Флип повернулась к мальчику по фамилии Клэпем. Прошло тридцать лет; я уже не помню точно, прочитала ли она стих из Библии по памяти, или же вынесла Библию, и сказала Клэпему его прочитать; в любом случае, был прочитан следующий стих:

«А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской».

Это было страшно. Дункан был одним из малых сих; мы его соблазнили; лучше было бы, если бы нам повесили мельничный жернов на шею и потопили нас во глубине морской.

— Ты об этом подумал, Клэпем — ты подумал, что это значит? — спросила Флип. Клэпем разрыдался, всхлипывая.

Другой мальчик, уже упоминавшийся Хардкэсл, был точно так же брошен в пучины стыда обвинением, что у него вокруг глаз — черные круги.

— Ты давно смотрел в зеркало, Хардкэсл? — спрашивала Флип. — Тебе не стыдно разгуливать с таким лицом? Ты думаешь, никто не знает, что означают черные круги вокруг мальчишеских глаз?

Опять на меня спустился груз вины и страха. А вокруг моих глаз видны черные круги? Через пару лет я понял, что это — симптом, по которому якобы можно определить онаниста. Но уже тогда, не зная этого, я принял то, что черные круги — непреложный знак порока, какого-то порока. И много раз, даже до того, как я понял, что это должно означать, я с тревогой смотрел в зеркало, боясь увидеть первые признаки ужасной стигмы, признания, которое тайный грешник пишет на собственном лице.