О размышлении

О том, как привычка приводит к предосудительным обыкновениям и к ожесточению сердца

2. Не слишком полагайтесь на свое нынешнее расположение, ибо нет [решимости] твердой настолько, чтобы время и небрежение не могли ее одолеть. Вам известно, что старые и незалеченные раны, в конце концов, покрываются толстой коркой, делающей их и неизлечимыми, и нечувствительными одновременно. Впрочем, сильная и постоянная боль не может длиться долго: если ее не утоляют, она успокаивается сама; она или ищет врачевания в утешениях, которые ей приносят, или притупляется в силу собственного постоянства. Есть ли что-либо [на свете], чего бы не могла изменить привычка? Что не притупляется с течением времени? Что не изнашивается? Сколько почтенных людей с течением времени начинали находить приятным и сладостным то, что вначале казалось им полным горечи! Послушайте, как стенает святой, восклицая: «В [нынешней] крайности моей то, до чего не хотела коснуться душа моя, составляет отвратительную пищу мою» (ср. Иов 6, 7). Сначала груз кажется непосильным, но со временем, если мы продолжаем его нести, мы начинаем находить его менее тяжким, более терпимым и даже легким; наконец мы находим в нем удовольствие. Вот как постепенно мы черствеем сердцем, а затем впадаем в полное безразличие. А возвращаясь к моему предмету: таким же образом острая и постоянная боль постепенно уступает лекарствам или притупляется сама собой.

3. Вот почему я всегда опасался и опасаюсь до сих пор, что, слишком медля с поиском лекарства для своего недуга, Вы, не в силах больше его выносить, от отчаяния попадете в беду, из которой нет выхода. Да, я боюсь, что посреди своих бесчисленных забот, потеряв всякую надежду увидеть им конец, Вы, в конце концов, привыкнете к ним и очерствеете настолько, что перестанете ощущать праведную и душеполезную боль. Остерегайтесь, учитесь время от времени отстраняться от этих забот, если не желаете, чтобы они поглотили Вас целиком и постепенно привели туда, куда Вы не хотите. «Куда же?» – быть может, спросите Вы. «К очерствению сердца», – отвечу я. Но не спрашивайте, что я под этим разумею; это бездна, в которую мы проваливаемся, как только перестаем ее бояться. Очерствевшее сердце не вызывает ужаса только само у себя, ибо более ничего не чувствует. Не просите меня распространяться на этот предмет; лучше вспомните фараона [египетского]. Ни один человек с ожесточившимся сердцем не может спастись, если только Бог в Своем милосердии не возьмет от него сердце каменное, как говорит пророк, и не даст ему сердце плотяное (ср. Иез 36, 26). Но что есть ожесточенное сердце? Оно неспособно терзаться укорами совести, не смягчается благоговением, его не трогают молитвы; оно равно нечувствительно к угрозам и ударам. Это сердце, которое платит неблагодарностью за благодеяния; оно ненадежно в советах, зато беспощадно в суде, чуждо всякого стыда при виде вещей постыдных, как и страха при виде опасности. Можно сказать, в нем мало человеческого, и при том оно полно бесстыдной дерзости в вещах Божественных. Прошлое оно забывает, настоящим небрежет, о будущем не заботится. Из прошлого оно помнит лишь нанесенные обиды; настоящее для него ничто; в будущем его занимает лишь месть, которую оно вынашивает и готовит. Одним словом, это сердце, которое не боится ни Бога, ни людей.

Вот к чему все эти проклятые заботы, поглощающие Вас, непременно приведут, если Вы будете по-прежнему, как делали до сих пор, целиком отдаваться им, ничего не оставляя для себя. Вы теряете время и, если позволите выразиться словами Иофора (Исх 18, 18), измучаете себя в бессмысленных трудах, которые только терзают дух, иссушают сердце и ведут к потере благодати. Плоды сего я могу сравнить разве что с тонкой паутиной, сплетенной пауком.

Глава 3

О том, что князьям Церкви не подобает заниматься лишь выслушиванием исков и судебными разбирательствами