О русской истории и культуре

Юродивый — главное, но не единственное лицо представления, которое разыгрывалось на площадях и улицах древнерусских городов. Юродивому нужен зритель, которому предназначена активная роль. Ведь юродивый — не только актер, но и режиссер. Он руководит толпою и превращает ее в марионетку, в некое подобие коллективного персонажа. Толпа из наблюдателя становится участником действа, реагирует непосредственно и страстно. Так рождается своеобразная игра.

Идеальный костюм юродивого — нагота. Обнажаясь, он надевает «белые ризы нетленной жизни». Голое тело больше всего терпит от зимнего холода и летнего зноя и наглядно свидетельствует о презрении к тленной плоти (отнюдь не случайно действие в Житиях русских юродивых протекает большею частью в зимнюю пору). Показательна в этом смысле иконография Василия Блаженного, или Василия Нагого. Он обычно изображается обнаженным, как и предписывается иконописными руководствами: «Наг весь, брада курчевата, в левой руке плат, правая молебна». В красках старались выразить и нравственную идею наготы — на образах Василий был «телом смугл от солнечного горевания».

Однако нагота двусмысленна. Это и «ангельский» символ души, и соблазн, безнравственность, олицетворение злой воли и бесовства (в готическом искусстве дьявол всегда изображается нагим). Этот «костюм» лицедея, как и его поступки, давал возможность выбора, для одних был соблазном, для других — спасением. Чтобы примирить наготу «Христа ради» и грех от созерцания плоти, юродивые пользуются паллиативами, например носят набедренную повязку. Среди паллиативов самый распространенный — рубаха. Это корпоративная примета, по которой юродивого сразу опознавали, как шута по колпаку с ослиными ушами, как скомороха по сопели. Как выглядела рубаха, можно судить хотя бы по Житию новгородского юродивого Арсения. Она «непотребная» и «многошвейная», лоскутная. Эта деталь напоминает костюм древних мимов, сшитый из разноцветных лохмотьев (ср. одежду итальянского арлекина). Юродивый действительно своего рода мим, потому что он играет молча, его спектакль — пантомима.

Идеальный язык юродивого — молчание. Однако безмолвие не позволяет (или затрудняет) выполнять функции общественного служения, и в этом еще одно противоречие юродства. Среди возложивших на себя вериги этого подвига были убежденные, упорные молчальники, но вообще это редкость. Обыкновенно юродивые как–то общаются со зрителем — по сугубо важным поводам, обличая или прорицая. Их высказывания либо ясны, либо невразумительны, но всегда кратки, это выкрики, междометия, афористические фразы. Рассказывая о юродивой Елене, которая предсказала смерть Лжедмитрию, голландец Исаак Масса в «Кратком известии о Московии» заметил: «Речи, которые она говорила против царя, были невелики, и их можно передать словами поэта: „И пока ты готовишь брачный чертог, рок вершит твою участь”». Замечательно, что в сентенциях юродивых, как и в пословицах, часты созвучия. «Ты не князь, а грязь», — говорил св. Михаил Клопский. Рифма должна была подчеркнуть особность высказываний юродивых, отличие их от косной речи толпы, мистический характер пророчеств и укоризн.

Развитием принципа молчания можно считать глоссолалию, косноязычное бормотание, «словеса мучные», которые произносил Андрей Цареградский. Его переводное Житие было популярно на Руси с домонгольских времен — в частности, по той причине, что в церковнославянском тексте он назван славянином, хотя в греческом оригинале именуется скифом. Эти «словеса» — сродни детскому языку, а детское «немотствование» встарь считалось средством общения с Богом. Это — пророческая традиция, восходящая к Книге Иеремии: «И я сказал: а–а–а, Господи! Я, как дитя, не умею говорить. Но Господь сказал мне: не говори „я дитя”, иди, куда я пошлю, и говори все, что прикажу» (цитирую по Вульгате). Между прочим, протянутое междометие «а» в качестве знака, указывающего на особность языка, употреблялось и в новейшей русской литературе. Словотворец и своего рода юродивый Хлебников (Асеев отнюдь не случайно в поэме «Маяковский начинается» назвал его «Достоевского Идиот») подписывал свои ранние прозаические опыты псевдонимом «АААА».

Юродивые многое заимствуют из фольклора — ведь они плоть от плоти народной культуры. Присущая им парадоксальность свойственна также персонажам сказок о дураках. Иван–дурак похож на юродивого тем, что он — самый умный из сказочных героев, а также тем, что мудрость его прикровенна. Если в начальных эпизодах сказки его противостояние миру выглядит как конфликт глупости и здравого смысла, то с течением сюжета выясняется, что глупость эта притворная или мнимая, а здравый смысл сродни плоскости или подлости. Отмечалось, что Иван–дурак — светская параллель юродивого Христа ради, равно как Иван–царевич — святого князя. Отмечалось также, что Иван–дурак, которому всегда суждена победа, не имеет аналогов в западноевропейском фольклоре. Равным образом и юродивых не знал католический мир.