О русской истории и культуре

Покажем это на примере князя Д. М. Пожарского, происходившего из младшей линии стародубских князей. Признаваемый всеми русскими людьми, «от царя до псаря», спасителем отечества этот национальный герой испытал немало унижений. Он то и дело проигрывал местнические споры, потому что его отец и дед «потеряли честь», служа городовыми приказчиками и губными старостами. Князь Д. М. Пожарский был хоть и рюриковой крови, но худородный. Для нас такое сочетание выглядит как оксюморон, но в старину отличали князей худородных от князей «великородных». Как–то раз Пожарский не захотел служить «местом ниже» Бориса Салтыкова, дальнего родича Морозовых. Тот бил челом о бесчестье царю Михаилу, и потомок Рюрика, спаситель России был «выдан головой» потомку Миши Прушанина [114].

Эти древнерусские понятия о родовитости объясняют, почему нельзя считать исторической несообразностью то, что после Смуты выморочный престол достался нетитулованному, но «великому» «Кошкину роду», что Мономахова шапка оказалась на голове Михаила Романова. Будь судьба благосклоннее к Федоровым или к Морозовым, они тоже могли стать основателями новой династии.

Морозовы в XV–XVI вв. сохранили исключительно высокое положение. В полуторастолетний промежуток от Ивана III до Смуты из этой фамилии вышло до тридцати думцев, бояр и окольничих. Хотя опалы и казни Грозного не обошли и Морозовых (в 60–х гг. «выбыл» боярин Владимир Васильевич, в 70–х — его двоюродный брат, знаменитый воевода боярин Михаил Яковлевич, — люди поколения И. П. Федорова); хотя к моменту воцарения Романовых остались считанные представители этого рода, которому суждено было пресечься в XVII в., но именно время правления двух первых Романовых было для Морозовых временем наибольших успехов.

Двое из них, братья Борис и Глеб Ивановичи, в юности были спальниками своего сверстника Михаила Федоровича, т. е. «домашними, комнатными, самыми приближенными людьми» [Забелин, 101]. Это назначение, по–видимому, они получили по родству и свойству с Романовыми. Достаточно сказать, что один из их родичей был прадедом матери царя Михаила, а два других родича, Салтыковы, его двоюродными братьями. Борис Иванович Морозов был пожалован в бояре в 1634 г., в связи с назначением в дядьки к царевичу Алексею Михайловичу. Когда в 1645 г. Алексей по семнадцатому году венчался на государство, его пестун стал временщиком, «сильным человеком». Как тогда выражались, царь «глядел у него изо рта».

В июне 1648 г. в Москве разразился мятеж, «всколыбалася чернь на бояр» — и прежде всего на Бориса Морозова. Но и это ему не особенно повредило: царь со слезами «выпросил» у мира своего кормильца. Дядька крепко держал в руках своего воспитанника и сам, пустив в ход всю ловкость и влияние, выбрал ему невесту из худородных Милославских, Марию Ильиничну. На свадьбе Борис Морозов играл первую роль — был у государя «во отцово место». Через десять дней сыграли еще одну свадьбу: Борис Морозов, вдовец и человек уже пожилой, женился вторым браком на царицыной сестре Анне и сделался царским свояком.

Из своего совершенно исключительного положения он извлек все, что можно. В 1638 г. Борис Морозов владел тремястами с лишком крестьянских дворов. Это хорошее, но обыкновенное для боярина того времени состояние. Пятнадцать лет спустя за ним числилось 7254 двора, в двадцать раз больше! [См. Водарский, 93.] Это — неслыханное богатство. Столько же дворов было лишь у царева дяди Никиты Ивановича Романова да у одного из князей Черкасских, Якова Куденетовича. Все остальные бояре, титулованные и нетитулованные, уступали Борису Морозову во много раз [115].

Карьера Глеба Ивановича Морозова, человека вполне заурядного, — как бы отражение карьеры старшего брата. Начали они одинаково — спальниками царя и дядьками царевичей. Но царевич Иван Михайлович, к которому был приставлен Глеб Морозов, сделанный по этому случаю боярином, умер малолетним. С этого времени продвижение Глеба Морозова замедлилось и всецело зависело от успехов брата. Как и последний, он тоже женился во второй раз и тоже на худородной — на 17–летней красавице Федосье Прокопьевне Соковниной. Соковнины, лихвинские и карачевские дети боярские, попали в среду московской знати по близкому родству с Милославскими. Федосья Прокопьевна, скорее всего, была выдана за Глеба Морозова «из дворца». Она стала «приезжей боярыней» царицы (это была большая честь), которая всегда обходилась с ней по–родственному и, пока была жива, всегда заступалась за нее перед царем.

Борис Морозов умер в 1662 г. бездетным. Его вотчины наследовал младший брат, который и сам был очень достаточным человеком (2110 дворов по росписи 1653 г. [Водарский, 93]). Почти одновременно с Борисом скончался и Глеб Иванович, и единственным владельцем этого громадного состояния, уступавшего, быть может, только состоянию «именитых людей» Строгановых, оказался отрок Иван Глебович, а на деле его мать Федосья Прокопьевна Морозова.