О русском национальном сознании

Согласно "Повести временных лет", в 988 году князь Владимир повелел "собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное", а уже в XIII веке, по убедительным подсчетам Б. В. Сапунова, "книжные богатства Древней Руси следует определить в 130 — 140 тысяч томов"[142]. Таким образом, "Слово о полку Игореве" (конец XII века) создавалось в условиях широко развившейся книжной культуры.

К моменту его появления были уже созданы и проникновенное "Сказание о Борисе и Глебе", и монументальная "Повесть временных лет" Нестора, и дышащее эпической силой "Поучение" Владимира Мономаха, и многосмысленное "Хождение" Даниила, и исполненные высоты духа и слога "Слова" Кирилла Туровского, и десятки других — пусть и менее значительных — литературных произведений. Таким образом, "Слово о полку Игореве" возникло на почве давней и широкой литературной традиции. Оно отнюдь не было неким "началом", напротив, в нем воплотилось высокоразвитое и предельно изощренное словесное искусство,- как и в появившихся несколько позже "Молении" Даниила Заточника и "Слове о погибели Русской земли".

Нам нередко кажется, что движение истории — и в частности истории культуры — протекает решительно и быстро только лишь в новейшие, близкие к нам времена, а в отдаленные от нас эпохи оно, это движение, было медленным и как бы незаметным. Но это, конечно, ошибочное представление. Правда, отдельные сферы человеческой деятельности в новейшее время развиваются в самом деле стремительно,- скажем, точные науки и техника или внешние формы быта. Но, если говорить об истории культуры в узком, собственном смысле, едва ли можно оспорить, что на ранних этапах своего развития она движется весьма мощно и быстро.

Нет сомнения, что русская литература в первые два века своей истории развивалась с очевидной быстротой. И в самом деле: прошло немногим более полувека с зафиксированного в летописи начала этой истории, и уже явилось подлинно великое творение отечественной литературы, получившее заглавие "Слово о законе и Благодати" (сам автор, Иларион, определил свое сочинение как "повесть", но позднее за ним прочно закрепился термин "Слово").

Творец "Слова о законе и Благодати" Иларион, которого основоположник советской исторической науки Б. Д. Греков назвал (это было сделано впервые) "гениальным"[143], являет собой — в совокупности своих многообразных свершений (о них уже говорилось) — одного из немногих самых крупных деятелей отечественной культуры за всю ее историю. Но особенно существенно, что Иларион был первым по времени деятелем такой духовной высоты и творческой мощи.

"Слово" Илариона на полтора столетия — или почти на полтора столетия "старше" "Слова о полку Игореве" (вторая половина 1180-х — 1190-е гг.), то есть временное "расстояние" между этими творениями такое же, как, скажем, между одой Державина "Бог" (1780) и драматической поэмой Есенина "Пугачев" (1921). Можно бы даже поразмышлять о том, что от Державина до Есенина новая русская литература совершает своего рода циклический путь, который уместно сравнить с путем, пройденным литературой Киевской Руси от "Слова о законе и Благодати" до "Слова о полку Игореве"...

Но, как уже было отмечено, творение Илариона, в отличие от "Слова о полку Игореве", было до сего дня известно только специалистам по истории древнерусской культуры. Очень характерен в этом смысле недавно опубликованный рассказ Арсения Гулыги об его знакомстве с произведением Илариона.

Этот известный историк философии и культуры размышлял о "скептиках", отрицающих подлинность "Слова о полку Игореве", и упомянул их характерный аргумент: "Как могло возникнуть гениальное "Слово о полку Игореве", когда до него в русской словесности ничего значительного не было, на пустом месте ничего возникнуть не может. Я спросил,- продолжает Арсений Гулыга,- мнение западногерманского слависта Л. Мюллера, что он думает по этому поводу. "Как ничего не было? какое пустое место? — возмутился он.- А "Слово о законе и Благодати" Илариона?" Он дал мне свой перевод "Слова"... Было дело в Тюбингене, к стыду своему, здесь я, русский профессор, на шестом десятке своей жизни впервые прочитал по-немецки эту подлинную жемчужину... Ну, а где прочитать?.. Это... недопустимая культурно-историческая лакуна. Мы не знаем, с чего начинались наша литература и наша философская мысль. А мысль Илариона бьется напряженно, предвосхищая на много веков этические искания..."[144]