О сале голубом и тоске зеленой

И пусть даже писатель Сорокин в своей книге соорудит из твердых каловых масс Великую Китайскую Стену, видимую, аж, из космоса, окружит ее бесконечными, густыми и непроходимыми фаллическими лесами, изрежет землю вокруг протяженными вагинальными ущельями и каньонами, испещрит все окружающее пространство огромными анальными кратерами, щедро зальет, заблюет и заплюет все сплошь вокруг до горизонта кровью и спермой, пОтом и мочой, жидким дерьмом и рвотными массами; затем, на фоне вышеозначенного ландшафта среди живописных фекалий и причудливой формы экскрементов, придушит и изобретательно расчленит на части миллиард китайцев, сварит их и зажарит в собственном соку, и закатит каннибальский "пир горой" на весь мир, разнося сладковато-кислый запах человечины над морями и континентами и извергая смертоносным чумным дождем смрад над нашей планетой, и пусть распишет писатель Сорокин сие грандиозное действие и зрелище в самых ярких красках и натуралистических подробностях, всячески "утяжеляя атмосферу" и "нагнетая обстановку" — меня это HЕ ВПЕЧАТЛИТ HИСКОЛЬКО (Лев Толстой писал, кажется, в свое время про Леонида Андреева, что тот пугает, а нам не страшно!). А вот ежели, к примеру, писатель Сорокин возьмет, да и опишет (да талантливо опишет!) трагическую судьбу одного-единственного, отдельно взятого и беззащитного перед личиной беспощадной и грозной судьбы, неприметного и крошечного сперматозоида — то, может быть, глаза мои и увлажнятся мгновенно, я и всплакну, и "над замыслом слезами обольюсь", и расчувствуюсь всеми "фибрами души"!

Hе стану также распинаться я здесь и о любопытных особенностях творческого метода Сорокина, пишущего по принципу: вали кулем — потом разберем, и о вытекающих из такого подхода непомерном эклектизме "Голубого сала" и «калейдоскопически» частой смене тем, от чего постепенно «дохнут» мои читательские восприятие и внимание (теряя уже всякую и всяческую нить!), в голове моей воцаряется полный сумбур и сумятица, и я уже впадаю (словно после "контрастного душа", когда ледяную воду беспрестанно чередуют и перемежают с кипятком) в "каталептический ступор", и могу служить журнальным столиком не хуже, чем любимое и «экзотическое» сорокинское «дитя» — Платонов-3. Hе скажу, кстати, и о кулацкой расчетливости писателя Сорокина (как куркуль добро нажитое, всякую мысль свою он бережет — даже самую неказистую и неприметную — и сует в повествование!), о присущей автору "Голубого сала" смекалистости рачительной кухарки, готовящей общую похлебку на большую семью (ничто не пропадает даром, все идет в ход, все бросается в котел с дымящимся варевом).

Конечно же, не буду я также и кричать с негодованием: "Davus sum non Oedipus!", и даже не скажу о том, что не ребусы я решаю при чтении книг и не кроссворды разгадываю.

Разумеется, не стану тратить времени и на всякого рода второстепенные детали, такие как, немотивированные повторы слов в "Голубом сале", сомнительного качества сравнения, неубедительные лексические «находки», чрезмерное (и непостижимое для меня!) увлечение автора «китаизмами», ничем не оправданное избыточное «словотворчество», засилье мудреных и непонятных аббревиатур, мелькающая тут и там «латиница», от которой в глазах рябит, и т. п., и даже не заявлю (употребляя характерное сорокинское "как бы"), что в такой "как бы" замечательной книге автор "как бы" неизмеримо выше таких мелочей!

Hе заикнусь, естественно, здесь и о производимом "Голубым салом" впечатлении вторичности; об испытанном мной при чтении странном ощущении словно я пришел на концерт известного композитора, чтоб выслушать цельное и законченное музыкальное произведение, а на сцену вышел неожиданно исполнитель, набивший руку на воспроизведении разных «безделушек», и принялся остроумно и непринужденно «музицировать» на разные темы и «угостил» меня изящным попурри, составленных из разных популярных и знакомых мотивов; или словно я пришел на выставку, чтоб увидеть долгожданное "полотно Мастера", объединенное единым замыслом и сюжетом, мне же предъявили для просмотра некий «коллаж», составленный из рисунков и этюдов, выполненных с известных картин и в манере разных художников, более приличествующий для помещения в учебный класс художественной школы.

Hе буду особо распространяться и о том, что меня, как читателя, интересует в первую очередь и главным образом все же не то, насколько мастерски автор «жонглирует» словом (хотя я и с уважением воздам должное подобному умению!) и до какой степени "язык его лишен костей"; меня волнуют не гибкость его пальцев, не искусные ужимки и телодвижения, «нажитые» опытом, а содержимое головы и души (и как, к примеру, ни восторгался бы я футбольным «жонглером», творящим чудеса и мастерски владеющим мячом на небольшом «пятачке» поля в тренировочном зале, в настоящей игре я прежде всего требую РАЗУМHЫХ И ЦЕЛЕСООБРАЗHЫХ ДЕЙСТВИЙ и гола в чужие ворота!)