О сапожнике Матоуше и его друзьях

Жандарм простоял так с минуту.

«Ага… не может лезть дальше… боится, чтобы окаянная лестница под ним не обломилась», — подумал хромой.

— Ваша милость, дайте мне руку, я вам помогу.

Страх заставил деда лицемерить, учтивостью он хотел задобрить злого гостя. Но «его милость» даже не обратил внимания на предложение и через минуту был наверху. Прежде всего он осмотрел пустую половину чердака, где ему посветил караульный.

«Верно, в соломе», — подумал жандарм и приказал:

— Разбросать солому!

Дрогнула душа Доленяка. Он сделал усилие над собой.

«Эх, — подумал он, — вот невидаль!.. Несколько месяцев тюрьмы. Не убьют же меня… Больше вынес в жизни».

Но страх пронизывал мозг, нервы, проникал в кровь и добирался до сердца.

«Сейчас найдут не только Войту, а и мое старое ружье, петли, капканы, да еще и заячьи шкурки».

— А ну, скорее поворачивайтесь, — торопил Коевак. — Ты, караульный, помогай.

Сам жандарм и пальцем не шевельнул, а только шептал: «Habt Acht!»[17] Он уставился на кучу соломы и держал ружье наготове, чтобы в случае опасности сразу выстрелить.

Крепость, где был спрятан Войта, разваливалась. Он слышал, как рассыпается груда снопов, а с нею и его надежда на спасение. Сердце Войты учащенно билось, мозг усиленно работал; нужно было использовать несколько оставшихся минут.

«Прыгну вниз, а там будь, что будет!»

Войта заметил в крыше окошечко величиной с каравай. Сквозь него не пролезть; выломать доску — нет ни сил, ни времени. Он метался в тесном укрытии, словно зверь в клетке. Неожиданно нащупал в углу старое ружье браконьера, взял его. Сунул в ствол шомпол с винтовой нарезкой на конце и, вытянув кусок пакли, прикрывавший заряд, убедился, что ружье было заряжено дробью.

Им овладела отчаянная решимость:

«Нет… в руки не дамся… Выстрелю… убью, а потом убегу».

Войта подполз к месту, откуда грозила опасность. Шум отбрасываемых снопов усиливал его волнение. Больше половины было уже разбросано.

«Без толку… никого здесь нет», — подумал Коевак и, чтобы окончательно убедиться, воткнул штык в оставшуюся кучу соломы. Но штык ничего не нащупал.

— Довольно! — сердито крикнул он.

— Ну и работка! Ох, как я вспотел! — облегчил свою душу Доленяк, вспотевший больше от стража, чем от работы.

Жандарм отпустил караульных и пошел с Найманом шарить у Веруначевых.

— Я знаю, что в этом трактире часто по ночам играют в карты… Вы, староста, подождите здесь, около дома… Я посмотрю, не играют ли сейчас… У них нет собаки?

— Нет… Позавчера ее отдали живодеру.

Жандарм подошел к дому, где еще горел свет, и, приподнявшись на носки, заглянул в комнату через выходящее в сад окно. В комнате было пусто, в тишине раздавалось тиканье часов. На лавке у печки сидела жена Верунача и плакала — тихо, без слов, утирая передником слезы.

«Черт тебя возьми, баба… реви!» — подумал Коевак, рассерженный неудачей. Он кивнул старосте, и оба подошли к двери. Дверь была заперта.

Бух… бух… бух!.. — донеслось до слуха хозяйки. Она зажгла лучину и вышла с ней в сени.

— Кто там?..

— Откройте… Ночной обыск.

Вошли в дом.

— Вы ходите с зажженной лучиной в сенях, где полно вещей, которые могут легко загореться!.. — сказал жандарм, вытащил книжку и записал штраф. Хозяйка молча ввела непрошенных гостей.

— Где муж?

— Утром ушел куда-то.

— Куда?

— Не знаю, — ответила она, пожав плечами.

— Скажете, когда розга по спине засвищет.

— Правда, не знаю.

Слезы капали у нее из глаз.

— Откройте эту комнату, — указал жандарм на дверь рядом.

— Она не заперта… Там спят мой младший сын и дочь Тонча.

— Мы ее не сглазим.

Жандарм и староста вошли в каморку.

— Огня!

Хозяйка боялась зажечь лучину и возилась с фонарем. Руки у нее тряслись; чем больше она спешила, тем больше портила спичек.

— Скоро, что ли! — торопил Коевак.

Наконец ей удалось зажечь фонарь. В комнате стояли две кровати: на одной лежал мальчик, на другой — Тонча.

Паренек спал; девушка от света проснулась.

— Встать! — грубо приказал жандарм и протянул руку, собираясь стянуть с девушки одеяло.

— Ради бога, что вы делаете? — закричала девушка от стыда и страха.

— Не шуми… я не кавалер… не ломайся передо мной… Я хочу только посмотреть, не спрятал ли чего-нибудь отец у тебя в постели.

Девушка смотрела на мать, стоящую с фонарем, и колебалась.

— Что это еще за церемонии? — обозлился жандарм и сдернул с девушки одеяло.

Она закричала еще громче, вскочила и в одной рубашке убежала, сверкнув белыми ногами в слабо освещенной каморке.

Жандарм перевернул всю постель, но нашел там только гребешок и под подушкой книжку с картинками, подаренную ей Войтой несколько-лет назад. Из книги выпали два четырехлистника клевера, попавшиеся в этот день Тонче, когда она искала «счастье». Со злости жандарм швырнул все это на пол и подошел к постели Еника.

— Встать! — набросился он на мальчика и, откинув одеяло, начал тормошить его. Разбуженный мальчик тер глаза кулаками и, увидев человека в высоких сапогах, военном мундире да еще и в каске, заревел.

— Не хнычь, вставай!..

Мальчик вскочил, продолжая плакать.